Петр Люкимсон - Разведка по-еврейски: секретные материалы побед и поражений

Проблема заключалась в том, что к тому времени у Исера Харела окончательно испортились отношения с партией МАПАМ: он подозревал ее руководство в слишком больших симпатиях к коммунистам, к СССР и, соответственно, в шпионаже в пользу «великого и могучего».

Лидеры МАПАМ, в свою очередь, ненавидели Харела и копили на него компромат, который позволил бы добиться его отставки. Таким образом, напрямую ни к лидерам МАПАМ, ни к руководителям кибуцного движения Харел обратиться не мог, и ему пришлось пользоваться своими информаторами, действующими внутри партии.

Но и здесь были свои трудности: всего за шесть лет в кибуце успели забыть о том, что же именно послужило причиной изгнания Авни. Кто-то утверждал, что причины эти были чисто личными – измена жены и его роман с какой-то девушкой, а некоторые говорили, что Авни тогда разоблачили как советского шпиона, но подробностей разоблачения опять-таки не помнили (по той простой причине, что его не было).

Как бы то ни было, фактов против Зеэва Авни у Исера Харела опять не было, и потому он решил действовать напором. Харел позвонил Зеэву Авни и предложил ему встретиться, как он сказал, не в Центральном управлении «Моссада», а в его личном офисе, и Авни не только ничего не заподозрил, но и воспринял это предложение как проявление доверия. На самом деле никакого личного офиса у Харела не было – он пригласил Зеэва Авни на конспиративную квартиру ШАБАКа, напичканную скрытыми видеокамерами и подслушивающими устройствами. Сам Харел встретил Зеэва Авни в холле этой квартиры, а в примыкающей к нему комнате в это время сидел тогдашний глава ШАБАКа Амос Манор [19].

– Ты, подонок, советский шпион, работающий на Москву с самого своего приезда в страну! – бросил Харел в лицо Зеэву Авни, едва тот вошел в комнату.

В комнате на какую-то, казалось, длившуюся целую вечность минуту воцарилось молчание, а затем Авни сказал:

– Да, вы правы: я действительно советский разведчик, но больше вы от меня ничего не узнаете!

«Повторю, у меня не было против него никаких фактов, и если бы он в самой категоричной форме отверг бы это мое обвинение, на этом все бы и кончилось. Но он признался!» – пишет Исер Харел.

«Заявление Харела повергло меня в шок, – вспоминает в своих мемуарах Зеэв Авни. – Я был уверен, что «Моссад» не может выдвигать подобные обвинения против высокопоставленного сотрудника МИДа без всяких оснований, и решил, что у них вполне достаточно фактов для моего ареста. Значит, нужно было выиграть время, понять, какими фактами против меня они располагают и уже на основании этого выстроить линию защиты. И я решил признать справедливость их обвинения, но ни в коем случае не открывать им известные мне тайны.

Был еще один момент, который толкнул меня именно на такой шаг. Я понял, что нахожусь на явочной квартире, где они могут сделать со мной что угодно. В том числе и убить, и никто об этом не узнает. Поэтому мне хотелось как можно скорее оказаться в обычной тюрьме, где я бы чувствовал себя более защищенным…»

Однако Харел не спешил и после сделанного Зеэвом Авни признания вдруг заявил, что если тот сейчас расскажет все о своей деятельности против Израиля, то он не станет его даже арестовывать – сразу после этого Зеэв отправится домой, а затем, возможно, и вернется на работу в Белград. Самое любопытное, что, говоря все это, Харел был искренен: он надеялся, что Зеэва Авни можно перевербовать и превратить в двойного агента. Но Авни решил, что Харел хочет воспользоваться его замешательством и обмануть его, а потому от предложенной сделки отказался.

Сразу после этого Исер Харел покинул эту квартиру, а Зеэвом Авни занялся Амос Манор. Манор начал говорить с Авни, исходя из предположения, что тот, как и другие советские разведчики, был завербован с помощью угроз и шантажа. Но вскоре он понял, что речь идет о куда более крепком орешке, так как Авни-Гольдштейн действовал, движимый глубокой верой в то, что за ним стоит высшая правда и он делает поистине святое дело.

В результате вместо допроса у них получилась жесткая идеологическая дискуссия, в ходе которой Манор и Авни вдоволь накричались друг на друга. Наконец в два часа ночи Амос Манор осознал, что ничего от Авни не добьется, и вызвал своих сотрудников. Те велели Авни раздеться донага, тщательно обыскали его самого и его одежду, а затем вернули ее ему без ремня и шнурков для ботинок. После этого Зеэву Авни накинули на голову мешок, вывели его из явочной квартиры и доставили в тюрьму в Рамле, где ему предстояло провести еще немало лет.

Вести следствие по делу Зеэва Авни поручили одному из самых опытных израильских полицейских – молодому полковнику Иегуде Прагу.

Спустя несколько недель Праг на основе весьма скупых показаний Авни составил и передал в суд обвинительное заключение. Сам суд состоялся 13 августа – спустя всего месяц после ареста Авни.

Представитель обвинения Хаим Коэн требовал признать Зеэва Авни виновным по трем пунктам: измена родине, нанесение серьезного ущерба безопасности Израиля, передача в руки третьих лиц секретной информации, которая привела к арестам и подвергла опасности жизни людей, работавших на Израиль. По каждой из этих статей Зеэву Авни грозило 14 лет тюремного заключения, и, таким образом Коэн требовал осудить его на 42 года тюрьмы. Однако судья Биньямин Леви прекрасно видел всю шаткость представленных обвинением доказательств и потому приговорил Зеэва Авни только к 14 годам тюремного заключения.

Однако для «Моссада» мало было отправить Зеэва Авни за решетку – куда важнее было «расколоть» его, узнать, какие именно тайны он выдал КГБ, насколько велик нанесенный им ущерб и можно ли его исправить.

И Иегуда Праг стал не реже раза в неделю ездить в Рамле для того, чтобы навестить отбывающего наказание советского шпиона в его камере-одиночке.

Прагу было ясно, что он сможет разговорить Зеэва Авни только в одном случае – если убедит его, что коммунистическая идеология, которой тот верой и правдой до сих пор служил, на самом деле ведет человечество не к свету, а во тьму тирании и попрания всех свобод. К тому времени в Москве уже прошел ХХ съезд КПСС, и хотя сделанный на нем новым генсеком Н. С. Хрущевым доклад хранился в тайне, в Израиле была копия его текста, переданная из Варшавы журналистом Виктором Граевским, с историей которого читатель познакомится в третьей части этой книги. Однако и текст этой речи, и статьи о ХХ съезде, опубликованные в различных израильских, немецких, американских и прочих газетах, Зеэв Авни упорно называл «фальшивкой, сфабрикованной американскими империалистами».

«Я приносил Авни книги великих писателей, которые еще в 30-х годах поняли всю правду о сталинизме, оставлял ему газеты, мы много беседовали и много спорили, – вспоминал Иегуда Праг. – Постепенно его отношение ко мне изменилось – теперь он откровенно радовался моему приходу, скрашивающему его монотонные тюремные будни. Но объяснить ему всю ошибочность коммунистической теории мне не удавалось. Это было все равно, что пытаться объяснить слепому, что такое цвет».