Лев Карсавин - Монашество в средние века

Основанные Ромуальдом еремитории большею частью расположены в Средней Италии: в Тоскане, Сполето, Камерино, в равеннской области. Подобные же общежития шли им навстречу с самого юга. Много из них было основано святым Нилом, происхождение большинства темно. Везде еремиты встречали сочувственный приём. Знать давала земли и часто сама вступала в ряды новых монахов. Мало-помалу выработался относительно прочный тип еремитского общежития, окончательно сложившийся к концу XII века в Уставе Радульфа (1080 г.) и ярче всего отражённый в сочинениях Петра Дамьяни.

2. Несовместимы служение Христу и жизнь в миру, и требуется всё напряжение воли, чтобы избежать сетей коварного врага. Есть один только путь спасения – отречься от себя и следовать за Христом, возложив на себя «сладкое иго Господне». Спастись можно, но для этого надо быть «бестрепетным воителем», «евнухом, оскопившим себя самого ради царства небесного». «Постоянным размышлением надо вызывать перед глазами ужасающий образ грядущего суда». И, как ни хороша монастырская жизнь, она недостаточна и кажется распущенною по сравнению с жизнью еремита. Истинный воин Христов бежит в келью. Однако и здесь ожидают его искушения, с которыми, это говорил ещё Бенедикт, не справиться единичными усилиями. Для успеха борьбы нужен накопленный веками опыт, закреплённый в писаниях святых Отцов, в житиях древних пустынников. Отшельник хочет молиться, а перед ним встают образы мира, и тщётны усилия прогнать их: «…как неотвязные мухи, они неизбежно возвращаются назад». Только продуманные «установления» могут облегчить тяжёлую дорогу к спасению.

Еремит отрекается от мира. «Не может монах в кошельке своём носить Христа». «Отказавшись от мира, собственностью своею избрали мы Бога». Но принцип общежития требовал некоторого смягчения идеала абсолютной бедности: чтобы служить Богу, надо было обладать источниками существования, чтобы быть еремитом, надо было не зависеть от труда рук своих. И с этим еремитизм считается так же, как считался Бенедикт. Принцип безусловной бедности умеряется; чтобы предоставить еремитам возможность спасаться, вводится особый класс монастырских рабочих – конверзов. Постепенно их подводят под монашескую дисциплину, превращая в монахов второго ранга. А благодаря этому в монашестве находят себе выход и убежище более демократические классы населения: социальный состав монастырей расширяется, хотя и путём внутреннего классового расслоения.

«Покой, безмолвие и пост» – главные цели еремита. «Обязанность священника – совершать таинства, доктора – проповедовать; обязанность еремита – покоиться в посте и молчании». «Сиди в келье своей, – говорит Дамьян, – удерживай язык и живот свой, и спасешься». В личном спасении – весь смысл существования еремитория, всеми способами старающегося отграничиться от мира, хотя и бессильного достигнуть этого. Еремиторий представляет собою совокупность келий с центром в виде церкви или оратория; он, таким образом, как бы возрождает восточные лавры. Вся экономическая жизнь еремитория в идеале не касается келейников: для неё существуют находящиеся под надзором аббата и подведенные под монашескую дисциплину конверзы. В кельях братья живут по одному или по двое. В последнем случае один всегда предстоит, а другой ему повинуется. Но и в случае совместной жизни в одной келье двоих не должен нарушаться обет молчания. Разговаривать, и то в чрезвычайно ограниченных размерах, разрешается лишь молодым, неопытным ещё братьям. Свои кельи еремиты оставляют только для совместной молитвы в церкви, сопровождаемой проповедью аббата, покаянием «пустынников» в своих грехах и тут же налагаемых аббатом взысканием. Это – требуемый уставом Бенедикта так называемый «собор проступков» (capitulum culparum). Колокол даёт братьям знать, когда нужно сходиться в церковь. Но уже при Дамьяни избегали собираться в неё во время праздников на неделе, перенося их на воскресенья и предоставляя церковную службу и облегчение поста только тем монахам, «которые пребывали около церкви», а по уставу камальдолийцев во время двух больших годовых постов только два-четыре брата приходили из келий в церковь служить, остальные же не покидали своего заточения. Общение братьев друг с другом по возможности ограничивалось, сводясь к редким и кратким вечерним беседам, и лишь аббат объединял собою отшельников, да близость строений создавала видимость общежития.

Под недреманным оком аббата каждый еремит стремился к спасению собственными усилиями. Но устав создавал единообразные, до мелочей разработанные формы этого спасения. В каждой отдельной «пустыне» слагались застывшие и незыблемые, но тем не менее быстро развиваемые вторгающейся извне жизнью формы религиозной жизни и деятельности. Регламентировалось решительно все: одежда, количество пищи, для чего в каждой келье были весы, с помощью которых отшельник мог делить на части полагающуюся ему порцию хлеба и воды, количество необходимых псалмодии и так далее. Даже добровольные аскетические упражнения выливались в традиционные, предусмотренные уставом формы, всё было направлено к одной цели – к умерщвлению плоти, в каждом движении которой чуялся соблазн. Отсюда строжайший пост: хлеб, соль и вода, «а если что-нибудь к ним прибавляют, в пустыне не считается это постом». Отсюда моления с распростёртыми наподобие креста руками, самобичевания и другие изуверские виды покаяния. И героизм аскезы доходил в этих формах до исключительной виртуозности. Один брат ежедневно прочитывал 26 раз по 12 псалмов без перерыва, не опуская распростертых наподобие креста рук. Другой прочитывал с поднятыми руками всю Псалтирь и так далее. Самобичевание становилось видом спорта. Один раз к Дамьяни пришёл изумлявший неистовством своего покаяния даже закалённых еремитов Фонте-Авеллана (еремиторий, аббатом которого был Дамьяни) Доминик Веригоносец. «Учитель, – сказал он своему аббату, – сегодня я сделал нечто такое, что не запомню, чтобы делал подобное раньше. В сутки я окончил пение восьми Псалтирей». Надо заметить, что под пением Псалтири обыкновенно подразумевалось её чтение, сопровождаемое «дисциплиной», или самобичеванием. «По-братски иногда жаловался мне Доминик, – продолжает Дамьяни, – что, часто совершая пение восьми Псалтирей, он никогда не мог исполнить девяти». Впрочем, позже Доминик «исполнил» даже двенадцать. Еремиторий развили, правда чисто внешне, идею покаяния. В эту эпоху, налагая покаяние, считали его годами и даже столетиями, в соответствие с чем и индульгенции давались в тех же размерах. По подсчету, приведённому у Дамьяни, 3000 плетей равняются одному году покаяния, а пение десяти псалмов даёт время для нанесения себе 1000 ударов. В Псалтири 150 псалмов, и, следовательно, «пение» одной псалтири равняется покаянию на пять лет. «Следует, что, кто с дисциплиною споет 20 Псалтирей, тот может быть уверенным, что совершил покаяние на сто лет». Доминик Веригоносец, как мы знаем, мог совершить в одни сутки покаяние на 60 лет.