Лев Карсавин - Монашество в средние века

Когда Восток был христианами потерян, рыцарствующим орденам пришлось приспособляться к новым условиям. Борьба с неверными должна была отойти на второй план, вновь уступая место задачам каритативным, даже у госпиталитов, забывших орден-армию ради ордена-государства. И только окраинные ордена, испанские Алькантара и Калатрава, и особенно тевтонский, с 1237 года включивший в себя и ливонских рыцарей (меченосцев), более сохранили свой первоначальный характер. Тевтонский орден (орден госпиталитов Святой Марии) возник позже иоаннитов и тамплиеров и организовался под их несомненным влиянием (1189 г.), хотя и отличался своим национальным и более демократическим составом. В 1198 году он прочно осёл в Германии. Цистерцианский монах, безуспешно распространявший христианство среди пруссов, и герцог Мазовии Конрад пригласили тевтонов к себе на помощь, и с 1230–1260 годов последние подчинили Пруссию, христианизуя и германизуя её. Что же касается орденов, осевших в центре культурных стран, их положение было очень далеко от прежнего. Вновь выдвинувшаяся каритативная цель часто прикрывала собою финансовые операции и, во всяком случае, легко совмещалась с быстрым ростом богатств ордена и далекою от его идеалов жизнью. Это особенно ярко выразилось в истории ордена тамплиеров, превратившегося в могущественнейшую финансовую силу эпохи, в неумолимого кредитора государей. Рыцари оставили Восток, изменив христианскому делу и предавшись денежным операциям. Обеты бедности и целомудрия сделались пустыми формулами, не прикрывавшими морального упадка ордена. В Германии «дома храмовников» сделались синонимами домов разврата; английские юноши боялись поцелуя храмовника; французские поговорки говорили: «пить, как храмовник», «гордость храмовника». Храмовники обмирщились, но орден неповинен в возведенных на него усердными инквизиторами обвинениях в чудовищных ересях. Уничтожение тамплиеров в 1312 году Филиппом IV было актом грубой силы, вызванным централизационными стремлениями и финансовыми вожделениями королевской власти, но значение рыцарских орденов для религиозного сознания эпохи было уже утрачено ими и без этого. Жестокие репрессии, может быть, даже пробуждали в иных слоях последнее сочувствие к когда-то славным тамплиерам. Одна французская легенда (правда, есть и другие, для тамплиеров неблагоприятные) рассказывает, что в одном местечке в Пиренеях, где показывали семь голов «мучеников-храмовников», в годовщину уничтожения ордена появлялся ночью на кладбище рыцарь, закутанный в белый плащ с красным крестом, и три раза восклицал: «Кто защитит Святой Храм? Кто освободит Гробницу Господню?» И пробуждались семь голов, и отвечали на каждый возглас: «Никто, никто! – Храм разрушен!».

В развитии идеала рыцарских орденов и их самих, и в некоторых сторонах жизни мирян, на которых я остановлюсь ниже в другой связи, отразилось влияние аскетического понимания христианства. Но как раз, когда внешнее проявление аскетического идеала и, в частности, рост монашества достигают наибольшего развития, когда дальнейший рост орденов признаётся излишним в авторитетных постановлениях Латеранского Собора, с полною ясностью обнаруживается и с неожиданною силою проявляется иное понимание Евангелия. Оно находит себе выражение и в некоторых чертах жизни старого монашества, и в потрясающих Церковь еретических движениях, и в появлении нищенствующих орденов. С половины XII века в религиозной жизни Западной Европы должны быть отмечены два момента: активное участие в ней средних и низших классов населения и новое понимание христианства.

1. Религиозная жизнь масс – одна из труднейших проблем истории. Непосредственно она почти нам не дана, и приходится заключать к ней от воздействия на массы культурных слоёв, главным образом клира и монашества (от причины к следствию) и от идеологии и деятельности религиозных новаторов, поддерживаемых массами и выражающих их смутные чаяния в уловимом виде (от следствия к причине).

Христианизация масс совершалась медленно и шла почти не поддающимися наблюдению путями. Она достигалась прежде всего воздействием Церкви на мир, и чем более развивалась Церковь, тем сильнее и планомернее становилось её воздействие в самом широком смысле этого слова. Только поздние инквизиционные акты позволяют угадывать значение какого-нибудь клирика для окрестного населения, медленно накопляемый результат общения и случайных бесед с ним. Трудно оценить роль монастыря, связь которого с миром не только не терялась, но ещё росла и крепла вместе с приближением монастыря к миру и мира к монастырю. Жизнь монахов и религиозных клириков часто превращалась в настоящую «проповедь примером», беседы с ними не забывались и понимались лучше, чем слова проповеди. Влияния проповеди вообще преувеличивать не следует. До конца XII века количество проповедников-клириков было ограничено; проповедь, как правило, находилась в руках епископов, которые «вследствие многих занятий, телесных недугов или по другим причинам» часто пренебрегали ею. Только IV Латеранский Собор постарался поставить церковную проповедь на более широкие основания. С другой стороны, рост религиозной учености и её малодоступный для широких слоёв характер отнимал у проповеди её силу и действенность. В этом отношении интересны дошедшие до нас сборники проповедей. До IX века они почти исключительно состоят из распределённых по дням года (главным образом воскресеньям и праздникам) проповедей знаменитых Отцов Церкви: Августина, Амвросия, Григория Великого и так далее. В XII веке оригинальных проповедей более, и они отличаются доступностью и моральным характером. Но почти одновременно появляются проповеди, насыщенные богословскою учёностью, хитроумною символикою и мелочной экзегетикой текстов. Последнее знаменует несомненное удаление проповеди от народа, который не мог уследить за символикою проповедника, оценить его аллегории и почуять за этимологическими разысканиями религиозное воодушевление, часто искреннее и сильное. Но, к счастью, новая проповедь не вытеснила старой, менее блестящей, но более действенной.

Таково влияние клира. Но независимо от него бродячие аскеты IX–XII веков сознательно стремились к воздействию на массы. Среди них можно отметить святого Норберта и его премонстранцев, обновляющих проповедническую деятельность клира, Ламберта Заику (Lambert le Bègue), Мориса из Сюлли и многих других. Один пресвитер парижского диоцеза Фульк «гремел В Галлии словом проповеди, как некая сверкающая молния… мощный духом, порицал пороки христиан, небрежность и дурное поведение прелатов. Он не щадил ничьей чести и многих от дурной жизни призвал на дорогу спасения». И Нил, и Ромуальд, и Пётр Дамьяни в Италии, клюнийские аббаты и Бернард Клервоский во Франции обращались к толпе со своими пламенными словами; и если часто их проповеди были мало или вовсе непонятны, их облик и религиозное одушевление расправляли ледяные сердца. Уже восприявшие христианские настроения и крохи христианского учения паломники длинною, непрерывною чредою шли по дорогам, останавливались в сёлах и городах, подогревая и углубляя религиозность масс. Ваганты, среди которых были и бродячие студенты, и скоморохи, и беглые монахи, и клирики, разносили не только насмешки над клиром и грубоватые стишки, воспевающие веселую и беспутную жизнь, – они пели и стих об Алексии, человеке Божьем, распространяли неведомо где воспринятые ими религиозные образы и идеи.