Жан-Поль Ру - Тамерлан

Когда заводят разговоры о разграбленных лавках, разоренных складах, о припеченных подошвах ног, надо помнить, что речь идет не о самых богатых… Кто знает, не являлись ли превращенные в ничто колоссальные состояния имуществом конкурентов, коих требовалось убрать? Жан Обен, изучив совершенные Джагатаидами вымогательства, пришел к следующему категорическому выводу: «Те, чьи жизни и добро не пострадали, принадлежат к привилегированным классам. Если отбросить всегда возможные отдельные недоразумения, то можно сказать, что верхушка городской знати из побоищ вышла счастливо; так было в Исфагане, а также в Шахр-и Систане, откуда, по словам Натанзи, «все богачи были вывезены в Трансоксиану».

В Тимуровом царстве разница между тем, как жили иранские женщины, и образом жизни женщин тюркских была огромной. Первые должны были терпеть все ограничения, проистекавшие из мусульманских законов и обычаев; вторые подчинялись кочевническим тюрко-монгольским традициям. Первые носили чадру, а в высшем обществе содержались в гаремах; вторые свободно занимались своим делом и не прятали ни лиц, ни причесок. В иранском обществе проституция была явлением банальным; в мире тюркском женщины были слишком свободны и уважаемы, чтобы торговать телом. Все это говорит о вещах более важных, чем кажется. [253]

Ценные свидетельства о жизни тюркских женщин в первой половине XIV столетия сообщает Ибн Баттута, являвшийся не только внимательным исследователем мира, странствовать по которому он не уставал, но и вдумчивым мусульманином, видевшим разницу между существованием тех, кто исповедовал шариат, и тех женщин, кои следовали установлениям ясы. Так, он безоговорочно восхвалял ширазских иранок: «Ширазцы — люди достойные, верующие и целомудренные; их жены отличаются этим особенно. Они носят башмаки и выходят из дома, накрывшись плащом и паранджой, так что никакой части их тела не видно». Наблюдая за тюркскими женщинами, с коими встретился сначала в Анатолии, а потом в Золотой Орде, он то возмущается, то восхищается: «Я видел нечто совершенно замечательное, а именно уважение, каким женщины пользуются у тюркских народов: воистину они занимают там место более высокое, нежели мужчины». Прогуливаясь, он подмечает сценки, не лишенные пикантности: «(На базаре) женщина часто бывает сопровождаема своим мужем, и всякий видящий его принимает его за слугу». Рассмотрев положение тюркских женщин в Тамерлановом царстве, мы можем в то же самое время констатировать, сколь малоуважительно относились Джагатаиды к обладательницам паранджи и какого рода внимание они на них обращали.

За полустолетие, отделившее Ибн Баттуту от Тимура, нравы не изменились. Законы шариата, скорее всего, соблюдались по-старому, но следовали ли им, к примеру, при распределении наследства, поскольку он требовал, чтобы две трети передавались сыну и всего одна треть — дочери? Мы также знаем, как шариат уважался в вопросах матримониальных и как в то же самое время его обходили: так полигамия была сведена до четырех жен, наделенных далеко не равными правами. Доказательств того, что Тимур потщился изменить положение своих компатриоток, не имеется. По меньшей мере в этой области взаимопроникновения мусульманского и шаманистского обществ не произошло. Свобода тюркских женщин — перед лицом ислама — говорит в пользу тюркского гения, добавим — для вящей славы Тамерлана. [254]

Дерево узнают по его плодам. О человеке судят по делу, каким он занимается. Оно может не иметь никакого плана, может заключаться в использовании благоприятных обстоятельств или в постепенном расширении масштабов предприятия. Однако люди только post factum начинают понимать, в каком направлении действительно шли. Чаще всего, особенно тогда, когда речь идет о крупном деле, направление находится в прямой зависимости от намеченной цели, даже если она была пересмотрена в тот или иной период жизни. Несомненно, Тимур с недюжинным мастерством сумел извлечь выгоду из всех обстоятельств, с коими ему довелось столкнуться, но утверждать серьезно, что уже на двадцатом году от рождения он предопределил, кем станет и к чему следовало бы стремиться, невозможно. И все же этот рассудочный и расчетливый человек, этот игрок в шахматы, предать себя случаю не мог: он поставил перед собой цель (которой, возможно, еще четко не различал), желая добиться некоторого количества результатов, при этом зная, каких именно. Но как понять, каковы были его подлинные намерения и замыслы? Задача эта тем более трудна, что Тамерланова служба пропаганды систематически заметала его следы.

Уверенно можно говорить лишь об одном — о том, что ему хотелось достичь высшей власти любыми способами, как посредством мира (достоинства которого он, несомненно, видел), так и через войну (к которой его неудержимо влекло). Власть была ему нужна для властвования, а не для наслаждения почестями, которые его практически не интересовали, равно как и блага, коими пользоваться он умел, но с которыми обращался так расточительно. Он, несомненно, испытал глубокое удовлетворение, когда ее обрел. И в этом смысле жизнь его удалась. Умевший добиться успеха во всяком деле, взять верх над любым соперником, не проигравший ни одного сражения, не захмелеть от добытого успеха он не мог; одновременно он был уверен, что в этом больше заслуг Всевышнего, нежели его собственных.

Сделала ли власть его счастливым? Этого никто и никогда не узнает, но черты его лица радости не выражают. Сказано, что в существовании человека сокрыты две трагедии: успех и неудача. Первой Тимур явно не избежал. Если над ним никогда не было хозяина, разве что в отрочестве; если он познал свободу в ипостаси всемогущества; если он полными пригоршнями черпал в море наслаждений и хмелел от гордости за самого себя, то это не уберегло его от ужасных трагедий, таких, как смерть тех, коих он любил более всего на свете — обоих сыновей и нескольких внуков, — а также безумие Мираншаха. Быть может, это было справедливо; возможно, их кровью он заплатил за ту, что была пролита по его приказу, но от этого страдания его были не менее сильными. Он передал потомкам то, что каждый из нас подсознательно имеет в виду, мечтая оставить хоть какой-то след на земле; он оставил память о себе как об одном из величайших в истории завоевателей, как о деспоте, пользовавшемся непререкаемой властью, как о гении. [255]

Что касается остального, за вычетом носящего его имя Ренессанса (фактически того, что, по сути, являлось его целью), то здесь Тимур потерпел неудачу. Не то чтобы его пребывание на Земле ничему не послужило; нет, в некоторых самых важных областях человеческой деятельности он изменил — а кое-где повернул вспять — ход событий, однако ни разу в желаемом направлении. Из всех стран, где ступала его нога, самой вожделенной была Индия, но именно она менее прочих затрагивала его интересы, оставаясь территорией, пригодной для разграбления, и не более того. Но именно она окажется в руках у его далеких потомков…