Юрий Мухин - Путешествие из демократии в дерьмократию и дорога обратно

Обвинение утверждает, что неопровержимым доказательством убийства пленных советской стороной является также указание Сопруненко об уничтожении оставшихся в лагерях учетных дел на военнопленных (Документ 2, стр. 223). Делается вывод – раз дела уничтожены, значит, и пленные убиты.

Но это не так. Наша судебная система и особенно НКВД дела на убитых не уничтожала – ведь это было единственное оправдание законности самого факта убийства. Кроме того, в этом указании приказано изъять из уничтожаемых дел все «неиспользованные документы, а также материалы, представляющие оперативный интерес». А какой оперативный интерес у НКВД могут вызвать польские офицеры, если они покойники? И это указание было дано в октябре 1940 года, через 5 месяцев после так называемой «гибели военнопленных»! Но раз в октябре у НКВД был к этим людям «интерес», то, значит, они были еще живы, в противном случае их дела сожгли бы не глядя!

А какой это может быть интерес? Рассмотрим акт об уничтожении 4031 учетного дела на военнопленных в Старобельском лагере (Документ 2, стр. 225). В пункте 9 сказано, что уничтожены «фотокарточки военнопленных вторые экземпляры 68 штук». Заметьте, подчеркнуто: уничтожены вторые экземпляры, чтобы начальство не подумало, что сжигающая документы комиссия сдуру уничтожила и первые. Следовательно, фотокарточки 4031 «покойника» были нужны! Зачем?

Вероятнее всего, в связи с изменением статуса военнопленных на них заводились новые дела – уголовные и для экономии из старых дел – дел военнопленных – изымалось все, что могло пригодиться в новых. А это косвенное доказательство того, что пленные на 25 октября 1940 года были живы!

В сборнике «Катынская драма», который мы называем Документ 2, помещена статья польского автора Ч. Мадайчика с этим же названием. Автор полностью убежден, что польских офицеров убили русские. Но в статье собрано множество эпизодов «вообще» об этих офицерах. В их числе есть и такой.

Оказывается, начиная с августа 1940 года заместитель Берии небезызвестный Меркулов с другими высокопоставленными сотрудниками НКВД начинает создавать Войско Польское в СССР! Он собирает в тюрьмах Москвы и ведет длинные разговоры с множеством польских офицеров во главе с генералом Пшездецким, выбирая тех, кто бы дружественно относился к СССР, готов был сражаться с немцами и считал бы незаконным польское правительство в эмиграции. Как это понять? Ведь по версии обвинителей СССР, Меркулов только что (два месяца назад) организовал расстрел всех этих офицеров и тут же, как говорится «не моргнув глазом», формирует Войско Польское, для укомплектования даже одной дивизии которого потребуется не менее тысячи человек офицерского состава. Он что – дебильный? Но если он этим делом лично занимался, и занимался до конца 1940 года, значит, он был уверен, что кадры для Войска Польского у него есть!

Вот ведь ситуация – поляки дают СССР данные о том, что версия немцев об убийстве их пленных Меркуловым сомнительна, а правительство СССР из шкуры лезет (передав свое рвение Президенту России), чтобы доказать: нет, это мы убили польских пленных, мы – Советский Союз.

Далее, обвинители утверждают, что все эти манипуляции с военнопленными делались в строжайшей тайне. Сопруненко, оказывается, требовал «соблюдать строжайшую конспирацию при переезде в тюрьмы НКВД» (Документ 2, стр. 34).

Но на чем основано это утверждение? По словам обвинения – на тех документах, которые Горбачев передал Ярузельскому и которые якобы неопровержимо доказывают, что поляков убили Берия и Меркулов. Действительно, на них почти повсеместно стоит гриф «Совершенно секретно». Почти на всем: на списках, на справках о профессиональном составе пленных, о количестве среди них ксендзов. Редко где – гриф «Секретно». Но на акте о сожжении дел военнопленных, на сводках о движении вагонов на Смоленск, на справке о количестве списков на отправку пленных из Старобельского лагеря – грифа секретности нет вообще! Это не секретные документы, в свое время они открыто валялись на всех узловых станциях, а, следовательно, и дела, в них описанные, не секретны! Так где же здесь видна «строжайшая конспирация»?

Вот мы рассмотрели еще одну группу доказательств обвинения в том, что пленных польских офицеров убили советские органы. Где же здесь «неопровержимые», где просто «доказательства»? Ведь эти документы доказывают обратное – что пленные на начало 1941 года были живы.

И наконец, последняя группа «неопровержимых доказательств» – показания нужных обвинению свидетелей.

Первый – сам начальник Управления НКВД СССР по делам военнопленных П.К. Сопруненко. Допрашивали его полковники юстиции, в том числе 47-летний Н. Анисимов. Как понятно из Документа 1, задачей полковников было добиться от Сопруненко показания, что приказ об убийстве военнопленных отдал Сталин и Политбюро. Сопруненко отчаянно сопротивлялся в многоопытных руках полковников. Лев Елин даже пишет, как «Сопруненко вконец измучил следователей», пока показал, что приказ расстрелять пленных дало Политбюро.

А задумаемся – чего он сопротивлялся? Ведь наказание ему не грозило, да и сам он не убивал, более того – это снимало с него ответственность даже моральную. А может, ему мешала его совесть, и он долго, пока не сломался, не хотел стать перед смертью клеветником? Ведь «замучил» 47-летних полковников юстиции «83-летний старик, перенесший операцию на желудке и не покидавший свою квартиру». Старик, которому на допросе даже на койке «тяжело сидеть, он то и дело меняет позу, откидывается на подушку», -пишет наблюдательный Лев Елин.

Хорош свидетель, нечего сказать! У коллег нынешних полковников из 1934-1953 г.г. свидетели, пожалуй, были лучше. Конечно, надо бы послушать Сопруненко лично, без опеки дюжих полковников, но тем не менее отметим, что он – сотрудник НКВД, он исполнитель, как на бойне – ему скажут, и он бьет, такая его работа. Возникает в связи с этим сомнение следующего порядка: никакого распоряжения в этом духе от Политбюро ему, исполнителю НКВД, быть не могло. Эти люди действительно убивали, но убивали и их. Вспомните сподвижников Ягоды и Ежова. Их убивали за незаконные репрессии. И выжить в НКВД можно было, только действуя строго по закону. И действительно, многочисленная литература показывает, что НКВД, как это ни звучит парадоксально, действовал строго по закону. Строже, чем кто-либо.

Если, например, при расследовании дел по какой-то статье УК разрешалось применять пытки – их применяли, а если по какой-то – нет, то подсудимый мог как угодно издеваться над следователем, тот не мог его и пальцем тронуть. Этих людей, повторяю, расстреливали, может, чаще других.

Поэтому и не мог приказ Сталина поступить исполнителям НКВД: они его не могли исполнить, для этого им нужен был только один документ — приговор суда, в данном случае – Особого совещания. А судам по законам СССР и тогда, и сейчас никто ничего не мог приказать. (Хотя и тогда и сейчас наши суды охотно исполняют любые приказы. Но это приказы, устные – письменными они просто не могут быть!) Иначе такой приказ для членов суда — неопровержимая улика, что они вынесли приговор не из собственного убеждения в вине подсудимого. А это уголовное преступление -заведомо неправосудный приговор.