Ольга Форш - Михайловский замок

- Надо бы сперва показать Воронихину, - с досадой вымолвил Росси, - и главное, я его только что видел, а про чертежи и позабыл.

- Воронихин сейчас обязательно будет, такой он почитатель Баженова, успокаивал Митя, - ужель упустит случай его поздравить. Проект издания принят, весь вопрос в сроках и объеме его...

- Да, конечно, он придет, - отозвался Росси и задумался о намеке, который по адресу Воронихина сделала Маша, говоря о несчастной любви в крепостном звании.

- Ты не слыхивал, Митя, какая была у Андрея Никифоровича в юности история с Натали Строгановой, которая так рано умерла?

- Как не знать. Все, что касается горемычной доли крепостных, мне особенно теперь близко к сердцу, сами, чай, знаете, почему... История эта такая: строгановская знаменитая на весь мир золотошвейка Настя из любви к Андрею Никифоровичу на убийство этой молодой графини пошла, отчего знаменитый наш зодчий остался навек обездоленным.

- Сейчас пошел слух, что он задумал жениться на англичанке? осторожно спросил Росси.

- И я слышал. Ну, это полагать надо, из гордости, чтоб людям и себе доказать, будто ни от какой личной сердечной причины он надолго пасть духом не может. Гордый очень. I

- Невесту нынешнюю его я знаю, - сказал Росси, - это чертежница Мери Лонг. Она и в архитектуре сведуща; словом, брак рассудительный, что и говорить.

- А тогда, в юности, - перебил Митя, - он любил, как один раз в жизни можно любить! Сам я лично ничего не знаю, но строгановские люди подробно рассказали. Лет десять тому назад была у Воюднихина связь с этой первейшей золотошвейкой Настей. Она не только золотом вышивала, лучшие французские гобелены копировала - от подлинника не отличить. Воронихин с молодым графом Строгановым в Париж собирался - он уже в силу входил. Натали приходилась ему дальней родственницей с левой стороны; ведь двоюродный брат графа, барон Строганов, всем известно, родной его отец. Недаром Андрея Никифоровича, когда он рос, в деревне "бароненок" прозывали, самокатчик Артамонов давеча рассказал. Так вот какие вышли дела: хоть за талант ему славу пророчили, а все же Строгановых он - вчерашний крепостной. И Натали его на свое горе полюбила. А тут еще эта золотошвейка Настасья... Сперва она с собой порешить хотела, утопилась, ее вытащили, откачали. Оправилась... Но опять сердца не сдержала - отравила на этот раз Натали. Крепостные все это ведали, но до господ смутные слухи дошли, и правду узнать не больно допытывались, сраму боялись. А славный наш зодчий надолго уехал в Париж и-вернулся уж не тот: на все пуговицы застегнут - важный, только к простому люду особливо добр.

- А какова судьба Настасьи? - заинтересовался Росси.

- А тут повернулось дело как в сказке: она вышила такой замечательный гобелен, что граф порешил послать его в дар австрийскому императору, а ей вольную дали, да еще в обучение за границу отправили...

- Замолчи, Митя, к нам идет сам Воронихин, - сказал Росси, - да не один - чудак с ним какой-то.

- Да это знакомец наш недавний, - улыбнулся Митя, - самокатчик Артамонов; в новую суконную поддевку вырядился и цепочку серебряную выпустил. Воронихин приветливо поздоровался:

- Вот разъясняю своему земляку искусство древних... Он давно тут плутает один, я его и взял в обучение.

- Да тут и заблудиться не мудрено, - сказал Артамонов, - среди этих калечных: все безрукие да безногие, а то и вовсе без головы, небитых совсем мало.

- И часто это не самые лучшие, отметьте себе, - улыбнулся Росси, указывая на Ватиканский торс, мягко освещенный рассеянным светом. - Вот, например, непревзойденная, величайшая скульптура, а между тем у этой статуи нет ни головы, ни рук, ни ног.

Артамонов нахмурился, кольнул быстрым взглядом говорившего, словно справился, не потешаются ли над ним. Воронихин угадал его недоумение и серьезно сказал:

- Карл Иванович говорит правду. В главном городе Италии, в Риме, в великолепнейшем дворце эта самая статуя помещена в особой комнате. Свет на нее

падает сверху, и люди, входя в залу, как в храм, изумляются этому произведению неизвестного гения. Правда, сразу понять его мудрено...

- Чего ж не понять, коли людям понятно, - сметливо ухмыльнулся Артамонов, - глаз тут вострый требуется, а не ученость... Вот, примерно, песню, - у кого ухо есть, и безграмотный схватит, а нет уха - наукой ему не вобьешь. У меня родной племяш пастухом, так он из костра уголек вытянет, овечку на камешке, как живую, начиркает. А кто обучал? Босой да сопливый...

- Скажи-ка, нам, Артамонов, на совесть, - указал Воронихин на Ватиканский торс, - видится тебе что в этом безголовом?

Артамонов окинул всех умными, острыми глазами и проговорил, не смущаясь;

- А вижу я на этом обломе, что спина у мужика согнувши, а живот легко втянут, с боков, как у живого, мускулы явственны, и ребра под ними чуешь и кожу на них. Все без обмана, весело сработано! В столь точном виде, что прямо сказать, - дальше некуда! И еще скажу, сдается мне, что ничего к этому облому добавлять нет надобности, чтобы цельный человек увиделся... Ну, этого в точности я рассказать, Андрей Никифорович, не сумею, вот разве иной раз заглядишься, как в тихой воде солнышко отражается, и радость тебя возьмет: не велика, кажись, лужица, а солнце в ней как есть целиком.

- Да ведь это в переводе на образованный наш язык звучит так, что важно показать хоть малую, дробную часть совершенства, чтобы получить ощущение совершенного целого. Но как это постиг самокатчик? - изумился Росси.

Артамонов вдруг низко поклонился Воронихину:

- Спасибо, Андрей Никифорович, уму-разуму учишь, я сюда еще много раз заверну, а сейчас отпусти - по базарам охота пройтись, подручного из оброчных выискать, одному всей работы мне не поднять.

- Ну и ловкач, - засмеялся Воронихин, - видать, надоели тебе антики! Да ты знаешь ли, где стоянки оброчных? Могу их тебе перечислить, мы там натурщиков выбираем.

- Не утруждайтесь, Андрей Никифорович, - сказал Митя, - я сам пойду с Артамоновым.

И оба скрылись в гулких коридорах Академии,

- Вот что, Шарло, - сказал Воронихин, кладя руку на плечо Росси, - нам необходимо провести вечер вместе с Баженовым. Я - старый ученик и друг его, ты - новое поколение, подающее великие надежды. Не дадим ему почувствовать горькое одиночество гения среди чиновников и врагов хотя бы сегодня, в этот важный для его жизни день.

- Я счастлив, что вы обо мне вспомнили, - ответил взволнованно Росси, - а сейчас разрешите передать вам чертежи и планы Михайловского замка, они уже в канцелярии.

- Я рассмотрю их один, тебя же прошу посторожить Василия Ивановича у колонн вестибюля; скажешь ему, что я здесь.

Воронихин своим размеренным шагом, с выправкой, почти военной, удалился в канцелярию Академии, а Росси занял выжидательный пост у колонн вестибюля. Карл волновался при мысли, что он увидит Баженова и тот может спросить его о привезенных планах и чертежах Михайловского замка. Все они были подписаны одним именем - Бренна, а между тем в городе не смолкали толки о том, что самый первый замысел и проект принадлежали ему, Василию Ивановичу Баженову. Но придворным архитектором и любимцем Павла стал теперь Бренна, угадавший его тайное желание и согласно ему закончивший замок.