Вольдемар Балязин - От Екатерины I до Екатерины II

• За общую пользу, а особливо за утверждение наук в отечестве, и против отца своего родного восстать за грех не ставлю… Я к сему себя посвятил, чтобы до гроба моего с неприятелями наук российских бороться, как уже борюсь двадцать лет; стоял за них смолоду, на старость не покину.

• Идолопоклонническое суеверие держало астрономическую землю в своих челюстях, не давая ей двигаться.

• Иногда промедление смерти подобно.

• Карл Пятый, римский император, говаривал, что гишпанским языком с Богом, французским – с друзьями, немецким – с неприятелем, италианским – с женским полом говорить прилично. Но если бы он российскому языку был искусен, то, конечно, к тому присовокупил бы, что им со всеми оными говорить пристойно, ибо нашел бы в нем великолепие гишпанского, живость французского, крепость немецкого, нежность италианского. Сверх того богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языков.

• Ленивый человек в бесчестном покое сходен с неподвижною болотною водою, которая, кроме смраду и презренных гадин, ничего не производит.

• Нет такого невежды, который не мог бы задать больше вопросов, чем может их разрешить самый знающий человек.

• Неусыпный труд все препятствия преодолевает.

• Один опыт я ставлю выше, чем тысячу мнений, рожденных только воображением.

• Ошибки замечать не много стоит: дать нечто лучшее – вот что приличествует достойному человеку.

• Только в бодром горячем порыве, в страстной любви к своей родной стране, смелости и энергии родится победа. И не только и не столько в отдаленном порыве, сколько в упорной мобилизации всех сил, в том постоянном горении, которое медленно и неуклонно сдвигает горы, открывает неведомые глубины и выводит их на солнечную ясность.

• Язык, которым Российская держава великой части света повелевает, по ея могуществу имеет природное изобилие, красоту и силу, чем ни единому европейскому языку не уступает. И для того нет сумнения, чтобы российское слово не могло приведено быть в такое совершенство, каковому в других удивляемся.

Академик М. К. Любавский о М. В. Ломоносове

В работе Михаила Кузьмича Любавского «XVIII век и Ломоносов», изданной в Москве в 1912 году говорилось следующее: «Природные таланты Ломоносова нашли себе то, а не другое применение благодаря особым условиям времени, в какое пришлось жить и действовать Ломоносову. Родись Ломоносов не при Петре Великом, а например, при его деде или даже отце, из него вышел бы, конечно, не гениальный русский ученый, а в лучшем случае либо соборный протопоп, либо земский староста, в худшем – какой-нибудь земский площадной или церковный дьячок-грамотей, который стал бы писать не научные трактаты на латинском языке, а разные купчие, дарственные, рядные и челобитные, справедливые и кляузные. В этом смысле справедливо, что Ломоносова создало время, когда он жил, что он был сыном своего века.

Ему захотелось новой науки, не той, какую можно было найти у себя на родине, после того как он ознакомился с арифметикою Магницкого, изданною по повелению Петра в 1703 году и оказавшеюся в библиотеке соседа Ломоносова – крестьянина Дудина. Эта арифметика была своего рода физико-математическою энциклопедиею – содержала сведения из геометрии, физики, астрономии. Эта книга вместе с грамматикою Смотрицкого и распалила юного Ломоносова жаждою новой науки, за которою он и отправился в Москву.

И дальнейшая судьба Ломоносова определилась в зависимости от просветительной политики все того же Петра, продолжавшейся и после его смерти. По мысли Петра была открыта в 1725 году Императорская академия наук, в которой должны были не только разрабатываться науки, но и обучаться русские молодые люди. Ломоносов попал в набор. Академия послала его за границу для обучения химии и металлургии, идя в данном случае по пути, уже проторенному Петром. Ломоносов был в известном смысле духовным сыном Петра, возросшим в культурной атмосфере, созданной великим преобразователем России.

Герцен писал когда-то, что Петр сделал вызов России и она дала ему Пушкина. Этот афоризм нуждается в исправлении в том смысле, что Россия ответила Петру прежде всего Ломоносовым, а затем уже и через него Пушкиным. Духовный сын Петра сделался самым ревностным и страстным его посмертным сотрудником, продолжателем его дела.

«За утверждение наук в Отечестве, – писал он в одном письме, – и против отца своего родного восстать за грех не ставлю». Здесь сказался тот же, если хотите, просветительный фанатизм, который был и у Петра, ополчившегося, как известно, за утверждение наук в России против родного сына. В объяснение этому надо указать на общий взгляд Ломоносова на науку. «Испытание натуры, – говорил он, – трудно, однако приятно, полезно, свято». Эта вера в святость знания никогда не покидала Ломоносова. Этот крестьянский сын понимал науку, как истый аристократ, для которого она имеет цену независимо от прямой своей практической пользы или применения.

Польза Отечества была второю идеей, которая связывалась у Ломоносова с научными занятиями. Для Ломоносова, так же как и для Петра, наука, знание были орудиями государственного строительства. С каким бы ученым проектом он ни выступал, он всегда в качестве лейтмотива выдвигал пользу Отечества».

Александр Васильевич Суворов

Ниже предлагается очерк о начале жизни великого русского полководца А. В. Суворова, принадлежащий перу автора этой книги.

В следующей книге этой серии биография А. В. Суворова будет продолжена, а здесь мы ограничимся временем от его рождения до конца Семилетней войны, не выходя за хронологические рамки данной книги.

Предыстория Суворова

Биографию столь уникального человека, каким был Суворов, и начнем с небольшого парадокса.

22 сентября 1786 года Суворов написал краткую автобиографию, предпослав ей небольшую справку о своей родословной. Парадокс же наш будет состоять в том, что начнем этот очерк не с первых, а с последних фраз написанной им биографии: «Потомство мое прошу брать мой пример: всякое дело начинать с благословением Божим, до издыхания быть верным Государю и Отечеству, убегать роскоши, праздности, корыстолюбия и искать славы через истину и добродетель, которые суть стали моим символом. Не для суеты, но для онаго я в сие плодовитое описание вошел: некие происшествия я забыл и не помню верификациев чисел и имен, не имевши у себя никаких записок».

И это действительно так: в краткой биографии многого нет, многое – плод чистосердечных заблуждений и неизбежных провалов памяти.

Автобиография Суворова начинается так: «В 1622 году, при жизни Михаила Федоровича, выехали из Швеции Ноум и Сувор, и по их челобитью приняты в Российское подданство. Именуемые честные мужи разделились на разные поколения и по Сувору стали называться Суворовы. Сим и другим их поколениям за Крымские и иные походы жалованы были поместья до государствования Петра Первого.