Вольдемар Балязин - От Екатерины I до Екатерины II

Примечательна для России сия ночь, как рассказывал мне Дмитрий Васильевич Волков, тогда бывший его секретарем. Петр III, дабы сокрыть от графини Елизаветы Романовны, что он в сию ночь будет веселиться с новопривозною, сказал при ней Волкову, что он имеет с ним сию ночь препроводить в исполнении известного им важного дела в рассуждении благоустройства государства. Ночь пришла, государь пошел веселиться с княгинею Куракиной, сказав Волкову, чтобы он к завтрему какое знатное узаконение написал, и был заперт в пустую комнату с датскою собакою. Волков, не зная намерения государского, не знал о чем писать, а писать надобно. Но как он был человек догадливый, то вспомнил нередкие вытверждения государю от Романа Ларионовича Воронцова о вольности дворянства. Седши, написал манифест о сем. Поутру его из заключения выпустили, и манифест был государем опробован и обнародован».

Дворяне, встречаясь друг с другом не только в домах, но и на улицах, обнимались и плакали от радости. Популярность Петра III выросла невероятно. Почувствовав себя на гребне волны, ощущая поддержку первого сословия государства, император сделал следующий шаг, на который он едва ли бы решился до опубликования манифеста «О вольности дворянства».

Роспуск Тайной розыскной канцелярии

21 февраля, через три дня, был опубликован еще один исключительно важный манифест – «Об уничтожении Тайной розыскной канцелярии». Манифест объяснял, что Петр I, «монарх великодушный и человеколюбивый», учредил Тайную канцелярию из-за «тогдашних времен, обстоятельств и неисправленных еще в народе нравов». А поскольку на протяжении полувека «Тайная розыскных дел канцелярия всегда оставалась в своей силе, то злым, подлым и бездельным людям подавался способ, или ложными затеями протягивать вдаль (то есть оттягивать, отсрочивать) заслуженные ими казни или наказания, или же злостнейшими клеветами обносить своих начальников или неприятелей». Теперь же, «если кто-либо, зная об оскорблении величества или о государственной измене, хотел бы известить об этом власти, то надлежит ему явиться в суд или к ближайшему воинскому начальнику, а если доноситель окажется прав, то отсылать его в Петербург, Москву или ближайший губернский город, и там его отнюдь не пытать, но действовать кротостью и увещеванием».

Укрощение средневекового произвола

Кроме этих манифестов вышло несколько законодательных актов, посвященных делам церкви: указ от 29 января разрешал всем сбежавшим за границу раскольникам возвратиться в Россию и гарантировал свободное отправление их веры; указ от 1 февраля объявлял о прекращении следствий по делам раскольников-самосжигателей, причем местным властям предписывалось разъяснить всем староверам, что впредь никаких гонений их вере не будет и в связи с этим самосожжения теряют всякий смысл. Еще через шесть дней вышел указ «О защите раскольников от чинимых им обид и притеснений» и, наконец, 1 марта 1762 года – о секуляризации церковных и монастырских земель. По этому указу деревни и земли, ранее принадлежавшие церкви, переходили под управление государственных чиновников из отставных офицеров. Доходы с земель и деревень предписано было употреблять как на содержание монахов, но строго по штату, так и на отставных солдат, а также на содержание инвалидных домов. Общее управление всеми новым имениями осуществляла специально для того созданная Коллегия экономии, а вместо разных сборов был введен единый подушный налог – один рубль в год с души. Одновременно прекращались всякие дотации тем монастырям, которые не могли обеспечивать сами себя, а во всех обителях повелено было «слуг и служебников оставить самое малое число, без которых по самой нужде быть не можно». Не были забыты и монастырские крестьяне: устанавливалось, что, если монастырские служки взяли у крестьян лишнее, то надлежит «оное, с них взыскав, возвратить крестьянам немедленно». Можно утверждать, что именно эти указы – о снисхождении к раскольникам и монастырским крестьянам – способствовали потом популярности Пугачева, выдававшего себя за Петра III.

Эти же указы больно били по монахам и белому духовенству, превращая их из собственников земли и крестьян в нахлебников государства, зависимых от произвола светской власти. К тому же новый император в отличие от своей подчеркнуто благочестивой и преданной православию супруги редко ходил в церковь, а если и оказывался в храме, то открыто глумился над обрядами православного богослужения. Он велел обрить попам бороды и остричь волосы, вынести из храмов все иконы, кроме образов Христа и Богоматери. В Духов день, когда Екатерина вдохновенно и благоговейно молилась, Петр III расхаживал по церкви, громко разговаривая, будто он был не в храме, а в своих покоях, когда же все встали на колени, он вдруг захохотал и выбежал из церкви.

Все это, разумеется, сделало русское духовенство злейшим врагом Петра III. Прусский посланник барон Гольц писал Фридриху II, что духовенство направило императору коллективное послание, более похожее на декларацию, чем на прошение. В нем оно «жаловалось на насилие, причиненное ему этим указом (о секуляризации церковных имений), на странный относительно его (духовенства) образ действий, которого нельзя было бы ожидать даже от басурманского правительства».

Русский император – прусский генерал

Весной в Петербурге объявились опальные вельможи – Бирон и Миних. Герцог Курляндский въехал в Петербург в роскошной карете, шестериком, в мундире обер-камергера, с Андреевской лентой через плечо; Миних – в фельдъегерской повозке, в мужицкой сермяге и старых сапогах. Направляясь в столицу, старый фельдмаршал не знал, что в Петербурге у него остался сын, и когда у въезда в город его встретили тридцать три родственника, стали обнимать и целовать его, Миних заплакал в первый и последний раз в своей жизни.

Миниха и Бирона не видели в Петербурге двадцать лет, но память и о том и о другом хорошо сохранилась. Потому их внезапный приезд вызвал опасения в усилении немецкой партии. Однако скоро стало ясно, что опасения напрасны, так как и Бирон, и Миних продолжали непримиримо враждовать друг с другом.

Когда они впервые оказались в Зимнем дворце за одним столом, Петр III подошел к старикам и сказал:

– А вот два старых, добрых друга – они должны чокнуться..

Петр сам налил им вина и протянул бокалы. Но вдруг к императору подошел его генерал-адъютант Андрей Васильевич Гудович и, что-то прошептав ему на ухо, увел Петра в соседнюю комнату. Как только Петр и Гудович вышли из зала, Бирон и Миних поставили бокалы на стол и, обменявшись злобными взглядами, повернулись спинами друг к другу. Как оказалось, Гудович предупредил императора о готовящемся дворцовом перевороте в пользу Екатерины, но Петр не придал этому значения, хотя генерал-адъютант долго убеждал его в достоверности сообщения и крайней необходимости в энергичных мерах. А слухи эти, как показали последующие события, не были без-основательны.