Виктор Кудинов - Дочь Птолемея

— Нет, госпожа моя. Я — одрис, а мой погибший товарищ — мед. Мы оба из Фракии.

— Ты храбро сражался, Руса. Поэтому мы решили пожаловать тебе свободу. Отныне ты свободен, — проговорила она нежно-звучным голосом. — А ту серебряную чашу, из которой пил, дарю тебе.

Раздались голоса:

— Отдайте ему чашу!

— Чашу ему!

Изумленному одрису сунули в руки чашу, и сразу туда же со звонким стуком посыпались монеты. В одно мгновение чаша оказалась полной.

Гладиатор смотрел на царицу не мигая. Вряд ли он понимал, что происходит. Ему закричали на ухо:

— Ты свободен! Свободен!

— Царица дарует тебе свободу!

— Теперь ты можешь ехать в свою Фракию.

— А если хочешь служить ей — оставайся!

Наконец до него дошло. Он опустился на оба колена, поставил чашу с монетами на пол, развел руки в стороны, точно пытался обнять весь мир, и выкрикнул на своем языке несколько непонятных, но благозвучных слов. Затем, склонившись, поцеловал плиту пола, не закрытую ковром. Пап перевел его слова:

— Спаси тебя бог, царица! Живи вечно, как звезда!

Клеопатра звонко рассмеялась, изумив гладиатора чарующими звуками своего голоса.

— Благодарю за доброе пожелание, Руса!

Рыдающего гладиатора увел Пап.

Застучали тимпаны, загремели барабаны, засвиристели флейты.

Появилась танцовщица Юла под дружные хлопки своих почитателей. Пунцовые шальвары её скреплялись на щиколотках цепочкой с бубенчиками; по бокам следовали разрезы, сквозь которые были видны голые ноги до бедер; колпачки в виде цветков лилий прикрывали сосцы открытых грудей; вокруг неглубокой ямочки пупка — два желтых круга, символизирующие солнце, по всему животу расходились лучи.

Подняв над головой обнаженные руки, Юла начала танец в такт стукам тимпана и повизгиванию флейты, сгибаясь в коленях. Движения рук её были настолько быстры, что казалось, их у неё несколько. Она вскидывала ноги, вертелась на месте, как волчок, изгибалась, подобно тростнику, колеблемому ветром; отбегала, падала на колени, кого-то манила, звала; колокольчики на её бедрах позванивали в такт бубенцам на щиколотках.

Трижды ударил барабан. С левой стороны выбежали девушки, все одинакового роста, стройные и гибкие, и начали танец. Издали, в своих тонких, облепляющих одеждах, они казались голыми, желанными, пленительными, ожившей стенной росписью.

Смотря на танцовщиц, мужчины оживились: одни поднимали головы, прекращая жевать, другие осторожно ставили на столы чаши с недопитым вином, переглядывались, улыбались, движением пальцев манили к себе юных прелестниц.

Раздался вопль, пронзительный, визгливый, с высоких нот снизившийся до продолжительного шипения. То дала услышать свой сильный, богатый оттенками голос певица Тара, высокая полногрудая женщина. Она сменила Юлу и запела низким приятным голосом под веселую греческую мелодию. Захмелевшие мужчины стали ей подпевать, подмигивая друг другу и жестами рук выражая свой восторг.

Ирада сказала:

— Мужчины опьянены и возбуждены, а женщины, моя царица, хотели бы продолжать пир по-этрусски.

Клеопатра улыбнулась и проговорила:

— По-этрусски так по-этрусски. Я не против, Ирада. Объяви!

Хармион простонала, как капризная девочка:

— Хочу Миния.

— О нет, сладострастная, — возразила Клеопатра, кося на неё влажным поблескивающим глазом. — Сегодня ты развлекаешь Нофри. Постарайся ублажить его так, чтобы он помнил об этой ночи всю жизнь. А ты, — сказала Ишме, займи вон того, что рядом с ним. Видишь? Тебя, кажется, это не воодушевляет, душа моя?

Ишма покривила губы.

— Так он же старый и бородатый.

— Для тебя все стары, девочка. Зато он забавный шутник и доставит тебе немало веселья своими прибаутками. К тому же с ним тебе можно не опасаться…

Ирада захлопала в ладоши и, напрягши голос, закричала:

— Послушайте меня!

Тара кончила петь, шум, разговоры стали стихать, головы мужчин и женщин, увенчанные венками, повернулись в сторону говорившей, а та продолжала:

— По общему желанию женщин — надеюсь, наши доблестные мужчины не будут возражать — в дальнейшем мы будем продолжать пир по-этрусски.

Раздались одобряющие хлопки и радостный визг женщин. Все они дружно поднялись со своих мест и по двое, по трое, а то и целыми стайками стали покидать пиршественную террасу и скрываться в одном из ближайших залов дворца.

Дидим едва не подавился пирогом. Он удивленно взглянул на Нофри, ничего не понимая:

— Чему они рады? И что, в конце концов, означает: проводить пир по-этрусски?

Нофри улыбнулся.

— Как? Разве ты не знаешь, как этруски в старину справляли свои пиры?

— Я слышал, что на пирах этрусков главенствуют женщины и что они сами себе выбирают напарников. Но этого никогда не видел.

— Сейчас увидишь.

Дидиму немного стало не по себе, он повел плечами, точно от щекотки между лопатками.

— Ты не разыгрываешь меня, надеюсь?

— Какой уж тут розыгрыш!

— И что ж, меня сейчас кто-нибудь скушает? А если я не хочу? А если это не по моим правилам?

— Ах, оставь! Ты, думаю, не посмеешь отказать женщине? Это неучтиво! К тому же все женщины хороши. Что тебя беспокоит?

— Мне как-то непривычно. До сих пор выбирал я.

Нофри рассмеялся и сообщил ещё одну новость:

— Но это ещё не все, что тебя выберут. В своей этруске тебе будет трудно узнать кого-либо из женщин. А это уже по-египетски. Мы же не можем без тайн!

— То есть как? — изумился Дидим.

— Все женщины будут одинаково одеты и у каждой на лице — маска. А светильники и факелы затушат. Как видишь, — указал Нофри на группу рабов, которая появилась во главе с управляющим Селевком и стала гасить огни, сейчас на нас падет египетская тьма.

— Слушай, Нофри, — зашептал Дидим, подвигаясь к нему, — а если меня выберут двое? Я же с ними не справлюсь.

Нофри захохотал, откидываясь на спину.

— Да ты ещё и трус вдобавок! Не скажи ещё кому-нибудь, а то тебя засмеют. Успокою тебя — обычно этого не случается. Женщины между собой договорятся, кого они выбирают. Можешь быть уверен в одном: без внимания не останешься. — Затем он сделал серьезное лицо и проговорил печально: — А если вдруг окажется, что тебя выберут двое или трое… Тогда действительно они обглодают твою сладкую палочку. Берегись!

— Нет, мне надо улепетывать, — проговорил Дидим и собрался слезать с ложа.

Нофри схватил его за полу хитона и потянул на себя.

— Да стой же ты! Я пошутил. Вот, понимаешь, друг, бросает на поле сражения.

А Тара все пела, теперь что-то печальное, нежное, бередившее душу; приятная мелодия всех взволновала. Когда она кончила, мужчины, оставшиеся одни, без женщин, молчали некоторое время с растроганными лицами. Потом раздались крики, более восторженные, чем можно было ожидать.