Рокуэлл Кент - Гренландский дневник

— Хорошо, — сказал я, вскипая, — не надо куропаток, — и вынес их в кладовую пристройки, — но, Саламина, обед на восемь человек все же приготовь.

Саламина ушла и снова принесла куропаток. Она бесилась. Я приказал ей прекратить все это. Тогда она начала плакать. Атмосфера накалялась. Наконец, выйдя из себя, я сказал ей:

— Силамут! Уходи! Иди к кому-нибудь из друзей и оставайся у них, а я приготовлю обед.

— Саламина силамут? Саламина силамут! — кричала она, собираясь тащить свой сундук к дверям. — Помоги мне отнести его к Маргрете.

Я отказался, и она задвинула сундук обратно. Теперь она плакала еще сильнее. Это было ужасно! Я попытался успокоить ее, но безрезультатно. Вид у нее стал страшный — лицо воспалилось, глаза покраснели. Я послал за Катриной, чтобы она помогала.

Куропатки оттаяли, их ощипали и разделали; обед был готов за полчаса до прихода гостей. Саламина, видимо, справилась со своим настроением.

Гостями были Рудольф с Маргретой, Кнуд и Саламина Нильсен, Павиа и Катрина. Сели обедать. Женщины пили портвейн и пиво, мужчины — шнапс и пиво. Вскоре Саламина, которая, казалось, пила мало, приняла трагический вид. На глазах у нее показались слезы. Я поспешил предложить выпить за ее здоровье. Но это только ускорило события. Она начала плакать.

— Кинти сказал мне силамут, — всхлипывала она, — Саламина силамут!

Чем больше ее пытались успокоить, тем сильнее она расстраивалась. На минуту она вышла из-за стола.

— Она пила очень мало, — сказал я вполголоса Рудольфу, — а шнапса совсем не пила.

Саламина услышала, что я сказал. Какой у нее острый слух!

— Я слышала, — крикнула она, — Саламина не пила шнапса. Саламина хочет шнапсу!

Рудольф налил ей полрюмки, и, когда на мгновение она, рыдая, спрятала лицо, я выпил ее шнапс: она уже забыла о нем. Но теперь, всхлипывая и стеная, она вцепилась в меня. И чем больше я пытался уклониться, тем настойчивее и безумнее она делалась. Вдруг Саламина закричала, что сейчас же отправится в горы. И она вышла. Кнуд погнался за ней, привел ее назад силой. Но рукав ее нового анорака был изорван в клочья.

Тут начался ад. Саламина пыталась ударить меня по лицу. Мы вдвоем удерживали ее. Это было позорное зрелище. В довершение всего Павиа, немного прихвастнувший своим умением пить, совсем опьянел, и его отвратительно тошнило. Но на это никто не обращал внимания, предоставив Рудольфу заботиться о нем.

От нас гости пошли к Рудольфу. Я решил отделаться от Саламины, вернулся домой, постлал себе и лег. Внезапно появился Рудольф, чтобы пожелать нам спокойной ночи и посмотреть, все ли в порядке.

На следующий день Саламина была полна трогательного раскаяния. Я же, решив, что ее необходимо проучить, оставался с ней совершенно холоден. Должно быть, накануне она заснула в слезах и вскоре опять начала плакать. Я лег спать, а она долго стояла около меня на коленях и плакала. Сегодня утром у нее красные глаза. Когда я кончал завтракать, Саламина перешла на мою сторону стола, прижалась ко мне, положила голову на плечо и заплакала.

25 января. Сведения о состоянии льда между нашим островом и Уманаком были неблагоприятные, но во вторник, 23 января, мы с Давидом все же выехали в 8 утра, чтобы попробовать добраться туда через Кангердлуарссук-фьорд, а затем по суше через узкую часть полуострова в Кангердлуарссук.

Мы отправились прекрасным ранним утром. Луны не было. Звезды, сплошная белизна суши и замерзшего моря излучали слабый свет. Завеса снежного тумана, висевшего низко над землей, скорее чувствовалась, нежели была видна. Одна из собак из-за пореза передней лапы хромала, но мы все же решили взять ее.

С места наши упряжки рванули дружно. Рудольф, который пришел с Маргретой проводить нас, держал свою упряжку наготове и, когда мы спускались на лед, догнал нас. С минуту слышался отчаянный лай собак: обе упряжки сцепились на бегу. Ударами кнута их быстро разняли.

— Инувдлуарна! Прощай!

— Ивдлитдло! Прощай и ты!

Мы удаляемся. Вот на льду появляется человеческая фигура. Это — Томас Лёвстрём, осматривающий свои удочки на акул.

— Инувдлуарна, Томас!

— Ивдлитдло!

И нас поглощает ночь. Нет ничего, кроме звезд, снега и льда. На западе северное сияние тихо колышет световой занавес над снежными вершинами нашего острова. Холодно, а я недостаточно тепло одет. Бегу позади саней — чтобы согреться и от избытка энергии: мне кажется, что я могу пробежать сто миль. Бегу, пока не становится жарко. Потом, отдыхая, быстро начинаю мерзнуть, и это заставляет меня опять бежать. Можно надеть верхнюю одежду из оленьих шкур, верхний камигмит из тюленьей шкуры, закутаться в шкуру гуанако и лежать на санях. Но мне не хочется. Бежать так приятно.

До входа в Кангердлуарссук-фьорд пятнадцать миль, три часа с лишним езды. Лед довольно неровный, временами попадаются гряды торосов. Когда мы огибали северную оконечность острова Упернавик, наступил день. Рассвело настолько, насколько возможно в это время года. Лед фьорда гладкий, как стол, и лишь слегка присыпан снегом. Но вот собаки натягивают ремни упряжки, сани скользят по снегу с трудом, со скрипом, будто их тащат по стеклянной шкурке.

— Плохо, — говорит Давид.

Теперь приходится бежать не когда захочется, а все время, хотим мы этого или нет. Один из нас должен оставаться на санях, хотя для собак было бы лучше, если бы на сани никто не садился. Пейзаж Кангердлуарссук-фьорда грандиозен, но в белом одеянии он не производит такого грозного впечатления, как в тот бурный сентябрьский день, когда я проплывал по фьорду на «Нае». Только вершины гор, как и тогда, теряются в облаках.

В устье Инукагсиак-фьорда при въезде в длинный внутренний рукав Кангердлуарссука нас опять настигла ночь. В лицо дул холодный ветер. Я замерз и натянул на себя доху из оленьих шкур. К тому же от непривычки бегать в камиках я начал хромать и боялся, что повредил стопу. От постоянного ношения камиков я уже испытывал неприятные ощущения в стопе, а сейчас это превратилось в настоящую боль. Давид тоже начал хромать, но он не жаловался. И все-таки мы вынуждены были идти пешком.

Дневной переход намечалось закончить с расчетом, чтобы можно было добраться до Уманака за три дня, поэтому мы не останавливались и все шли и шли.

Наша еда состояла из сухарей, шоколада и кофе, который мы пили из термоса во время езды. Не понимаю, почему мы так медленно двигались? Почти все время скорость продвижения была больше, чем при быстрой ходьбе, и, чтобы не отставать от собак, мы были вынуждены бежать рысью со скоростью приблизительно около четырех миль в час. И все же, когда в полной темноте облачной ночи мы наконец достигли места ночной стоянки в конце фьорда, было ровно 9 часов. Мы пробыли в пути 13 часов, покрыв расстояние в 45 миль.