Рокуэлл Кент - Гренландский дневник

Неравенство возможностей уже возникло здесь, так как различные возможности появляются вместе с обучением, а обучение начинается в домашней среде. Зачастую колонии — это просто малопроизводящие торговые центры. И все же житель далекого поселка уже оказывается немножко провинциальным. Его культурные средства определенно более скудны.

Постепенно, но неуклонное становление в Гренландии привилегированного класса торговцев происходит в то самое время, когда Европа и Америка начинают понимать, что обществу лучше обходиться без него. И может случиться, что в тот момент, когда новый порядок везде установит свое господство, гренландские «купцы» будут занимать положение, из которого датский социализм, исполняя свой долг, вынужден будет изгонять их ценой больших неприятностей и трений. Охотник — вот кто сейчас становой хребет (и должен им оставаться) того скромного развития, какого эта маленькая страна может когда-либо достигнуть. Датское правительство обязано считать своей первой задачей поддержание главной роли гренландского охотника в обществе, его культуры и общего благосостояния.

18 февраля. Вчера пришлось сделать выговор Тобиасу за неумеренное расходование тюленьего сала для наживления крючков на акулу и запретить ему брать сало из кладовой без ведома Саламины. Я сказал ему, что видел в их доме амюзеты (это маленькие рыбешки вроде корюшки), в то время как мне казалось, что они есть только у меня. Но Тобиас утверждал, что эту рыбу его отец поймал прошлым летом. Странное дело. Недавно Тобиас заявил, что у них в доме нечего есть, и мы дали ему еды. И вот сегодня нас пригласили к ним в дом пить кофе. Визит был устроен в связи с вопросом об амюзетах. Дукаяк объяснил мне, что амюзеты его собственные и их у него на чердаке много. Но если чердак полон рыбы, как же тогда в доме нечего есть?

Сегодня заходил Кнуд. Он пытался рассказать Саламине, будто случайно услышал, что Тобиас говорил родителям, что Саламина жадная и нехорошая, но Саламина оборвала этот разговор — она вышла из комнаты.

Карен прислала нам небольшой кусок мяса тюленя, убитого сегодня Давидом, но не прислала печени. Они ее съели, хотя это единственная часть, которую я просил мне дать. К тому же Карен известила меня, что шкуры, доставшиеся на мою долю, она не будет растягивать. Когда я послал за ними, Карен прислала мне испорченную шкуру, которая лежала несколько дней без присмотра. Тогда я пригласил к себе Карен и Давида, угостил их хлебом с маслом, чаем, папиросами.

— Не понимаю вас, — сказал я, — все время я делаю вам подарки, даю, не жалея, деньги, даю, когда попросите, уголь и фактически все тюленье мясо. Вы же мне взаймы ничего не даете. А когда дело идет о небольшой услуге растянуть для меня шкуры, вы отказываетесь.

В ответ они молчали и глупо ухмылялись. Карен так и не предложила своих услуг. Шкуры дадут мне в том виде, в каком их сняли с животных.

Карен и Давид ушли.

Саламина понимала, как все это недостойно. Она поставила на стол еду, мы сели ужинать. Саламина в задумчивости подошла ко мне и положила руку мне на плечо. Немного спустя она заговорила:

— В двадцать седьмом году умер мой муж. Это было ужасно! И двадцать восьмой год был плох, а двадцать девятый — немногим лучше. В тридцатом я жила спокойно, и не было со мной никакого мужчины. В тридцать первом в Уманак приезжает Кинте и просит Саламину отправиться с ним в Игдлорссуит и жить в его доме. В тридцать втором Кинте уедет в Америку и никогда потом не приедет снова в Гренландию. О, я не смогу этого перенести, потому что в моей жизни ничего уже не может быть!

Я притянул ее голову к своей груди. По моим рукам текли ее слезы. Сказать было нечего. Через некоторое время Саламина тихонько поднесла носовой платок к лицу, вытерла слезы, затем спокойно встала и начала мыть тарелки от ужина.

19 февраля. Возвращаясь к рассуждениям о путях культуры, можно сказать, что Гренландии следовало бы перескочить не только через экономические условия индустриальной эры, но и через все представления о нравственности, которыми наш народ руководствуется уже много веков, через ту мораль, которая вместе с капитализмом катится к гибели. Верно, что христианская мораль провозглашена в Гренландии вот уже двести лет. Верно также и то, что гренландцы не приняли ее как норму поведения. Нельзя сказать, что эта мораль отвергнута. Каждый порядочный гренландец называет себя христианином, и большинство из них ходит в церковь. Добросовестные родители, думающие о будущем своих дочерей, предупреждают их о грехе любовных отношений вне брака, но дальше этого дело не идет.

В своем поведении эти дочери, их братья, отцы и матери руководствуются или, правильнее сказать, даже наслаждаются свободными старинными обычаями своего народа [44]. Мы клеймим внебрачную любовь и прелюбодеяния как преступления, для них же это — естественное развлечение, которому придает остроту некоторая его греховность и опасность наказания из ревности. Зло такой безнравственности не ощущается. Незаконнорожденность некоторых детей не секрет для жителей поселка. Ребенок в первую очередь принадлежит матери. Утенок в выводке цыплят, видимо, пользуется такой же небрежной любовью отца выводка и получает такой же корм, как если бы утенок тоже был его. Незамужняя мать не подвергается общественному презрению. В большинстве случаев она со временем выходит замуж, а ее ребенка муж принимает как своего собственного. До этого мать и ребенок живут с ее родителями или же, как Корнелия в Игдлорссуите, то в одной, то в другой семье, становясь на время членом этой семьи. Отец ребенка не проявляет к нему интереса и не несет никаких обязанностей по отношению к своему отпрыску, кроме того, что платит ежемесячно небольшую сумму, какую назначит коммунерод (поселковый совет).

Если бы собственность и наследство в Гренландии играли какую-то роль, все могло бы быть иначе, но они не играют никакой роли и никогда не смогут играть ее в заметной степени.

Христианскую мораль в вопросах пола можно было бы заставить соблюдать утверждением ужасной общественной жестокости, какую проявляем мы, закаленные христиане, по отношению к нарушителям-любовникам. Но надо еще доказать цену этой «нравственности». Вряд ли она сможет возместить те страдания, самоубийства, убийства и детоубийства, которых потребует от гренландцев ее поддержание.

Однако, если вместо того, чтобы заниматься исключительно выискиванием бурных и катастрофических последствий неограниченных половых сношений, мы бы посмотрели на них бесстрастно, обращая внимание лишь на те стороны, которые можно было бы рискнуть назвать достоинствами, то мы увидели бы, что людям это нравится. Такая свобода содействует общей дружелюбной фамильярности и раскованности, откровенности в речах и поведении, признанию в каждом другом человеке подобного себе, а все, вместе взятое, быть может, и составляет сердцевину той стойкой, здоровой жизненной силы, какой обладают эти маленькие изолированные общины. (…)