Рокуэлл Кент - Гренландский дневник

Очень многое из того, что мы воспринимаем как существенно необходимое для человеческой жизни, представляет собой всего лишь догмат культуры. Наша западная вера в прогресс требует беспокойной деятельности. Она должна остро ненавидеть безделье, раз уж заставляет бездельника упрекать самого себя в такой степени, что иногда безделье превращается для него в мучение. Но в Гренландии все еще господствуют привычки древней законченной культуры, и люди, можно сказать, уже целые века переживают то раннее утро праздности, о котором даже христиане поют — "когда человек больше не будет трудиться". Несмотря на то, что уже надвинулась ночь реальной борьбы за существование, гренландцы все еще не спеша прогуливаются, вспоминая о райских днях. И никто из них ни капельки не стыдится безделья. Оно им нравится. И вряд ли они легко с ним расстанутся.

25 августа. Утром третьего дня выехали из Клаусхавна. Небо затянуто тяжелыми облаками. Ветер стал умеренным; в закрытом районе Клаусхавна он дует порывами. Когда мы разогревали двигатель, стало темнеть, но только мы отошли, как навалился снежный буран, совсем скрывший от нас берег. Снег со свирепыми шквалами. Пришлось постыдно вернуться и бросить якорь опять на прежней стоянке. С полчаса на суше была зима; затем снег исчез так же быстро, как появился. После полудня солнце уже сияло, и мы отплыли.

В этой части Гренландии ландшафт более разнообразен, чем в области Уманака. Низкие округлые горы контрастируют с высокими горными массивами, отвесно вздымающимися из моря. Наступил уже вечер, когда «Ная», пройдя вдоль северного берега Нугссуака почти до конца фьорда, повернула в маленькую бухту на берегу полуострова и в глубине ее бросила якорь. Какое красивое место! Расщелина между горами, образующая берега маленькой бухты, продолжалась на берегу Нугссуака в виде глубокой долины, за которой открывался вид на обширный большой ледник и высокую внутреннюю равнинную часть ледяного купола. Бледно-бирюзовое вечернее небо, ледяные скалы цвета светлого кобальта и огромные золотисто-белые пространства!

Два американца из экспедиции Хоббса [57], которой предстояло здесь зимовать, пришли к нам из дальней возвышенной части долины. Они шли пошатываясь, как старики. Путешественники поднялись на борт — два мокрых, полузамерзших изгнанника, изголодавшихся по разговору. Мы сидели на судне и пили. Я сошел с ними на берег и отправился наверх, туда, где стояли палатки их маленького, терзаемого ветром, полузатопленного лагеря. Во время недавней бури узкую воронкообразную долину продувал двенадцатибалльный штормовой ветер, и дождь лил как водопад. А сейчас опять солнце! Ниже площадки с палатками находился широкий пресный пруд; за прудом — узкая полоска земли, а дальше — ледяной фьорд, ледник и заснеженная вершина внутреннего купола.

Следующий день я провел здесь: писал картину. В шесть отплыли в Клаусхавн. Вечер был великолепен, красив. Спали в Клаусхавне, отплыли оттуда на следующее утро. Хороший день; дул свежий восточный ветер. Пройдя мимо множества островов и бесчисленных айсбергов, мы к середине дня достигли траверза острова Кугдлеркорсуит. Пирамидальная гора на юго-западной оконечности острова соблазнила меня устроить стоянку на мысе, образующем северный рог полумесяца бухты; южный рог — гора. Тут мои люди заявили (старая история!), что у них нет провизии. Софью и меня высадили на берег, и «Ная» ушла в Клаусхавн; вернется через два дня.

Софья и я разбили маленькую палатку, навалили на края полотнищ такое количество камней, какое, казалось, не сможет сдвинуть никакая буря, затем я установил полотно и начал писать. После полудня светит солнце, тепло, как на родине в разгаре лета. Но время идет, и тень ближних гор начинает падать на нас, а вместе с ней приходит вечерняя прохлада. Наконец я с удовольствием забираюсь в теплую палатку, готовлю горячий ужин для нас двоих. Близится темнота, синева неба затуманивается. Погода, наверно, изменится. Приятно у нас в палатке в эти часы перед сном! Я читаю, откинувшись на скатанные спальные мешки, а Софья уютно прижалась ко мне. Будь она кошкой, замурлыкала бы.

Следующее утро обещало бурю. На фоне мрачного лимонно-желтого неба горы казались темными. Черный потолок слоистых облаков, нависавший над нами, был так плотен, что свет падал только снизу. Я начал было писать картину, как налетел шквал с дождем. Шквалы все учащались, а после полудня дождь шел уже непрерывно и дул сильный ветер. С приближением ночи ветер перешел в штормовой; тяжелые камни, к которым были привязаны растяжки палатки, пришли в движение. Хотя с юго-востока, откуда шла буря, мы были немного защищены, но полотнища пузырились и хлопали, казалось, их вот-вот разорвет в клочья. Около 10 часов один палаточный шест сломался. Палатка внезапно рухнула, и я едва спас ее от горящего примуса. Пока я связывал половинки сломанного шеста, закрепив их планкой от мольберта, многие наши вещи промокли. Бешено хлопающая, пропитанная водой парусина осыпала все каскадом мелких брызг. Мы легли, не раздеваясь, так как я боялся, что может случиться что-нибудь похуже. И случилось.

Я спал, но часто просыпался: слишком сильно шумела буря. Около часу ночи я почувствовал, что ветер изменился, но изменилось направление, а не скорость. Теперь он дул с юго-запада. Ну что ж, пусть себе дует, подумал я и задремал. И вдруг я очнулся. Софья сидела в своем спальном мешке, поддерживая верх палатки, с которого капала вода. Сломался второй шест. Я выскочил на дождь и принялся за работу. Так как направление ветра изменилось, то нагрузка приходилась теперь на другой шест. Я снял планку от мольберта и использовал ее в качестве шеста. А ветер продолжал дуть еще сильнее, чем раньше. Он выдергивал концы полотнищ палатки из-под камней, которыми они были прижаты, стаскивал с места тяжелые камни, за которые были закреплены растяжки. Чтобы удержать нашу палатку на земле, я за ночь перетаскал, наверно, с полтонны камней. Исправив повреждение и снова прочно установив палатку, улегся спать, но на этот раз разделся, так как промок до костей.

К десяти часам утра буря утихла, а после полудня стало так хорошо, как только может быть хорошо на свете, когда горячее солнце сушит свое собственное, только что умытое лицо. По всему берегу накатывался сильный прибой. Когда в семь часов пришла «Ная», она остановилась вдали от берега с работающим двигателем. Петер маневрировал на маленькой шлюпке, не пытаясь пристать, а только стараясь подойти к камням достаточно близко, чтобы мы могли побросать в лодку свои вещи. Дважды мои полотна, все четыре, смывало за борт! Мы спасли их с большой опасностью для себя. Один раз шлюпка до половины набрала воды, потом ударилась о камень и пробила планку. Понадобилось десять рейсов, чтобы перевезти все наше лагерное имущество и нас самих.