Роберт Конквест - Большой террор. Книга II.

Реабилитация, при всей ее нелогичности и ограниченности, проводится на разных уровнях. Максимумом до сих пор была отдельная статья, в конце которой говорилось, что данный человек пал жертвой клеветы в условиях культа личности. Минимум — это упоминание имени в нейтральном или доброжелательном контексте. Есть, правда, еще один показатель, который нельзя включить даже в категорию «минимум»: он состоит в том, как именно фамилия данного лица фигурирует в биографической справке, прилагаемой к трудам по истории страны и партии. Если человек уже вышел из немилости, то наряду с годом рождения и смерти дается год вступления в партию. Например — «член партии с 1910 года». Если же человек еще не реабилитирован, то формулировка будет иной — «в 1910 году состоял в партии». Руководствуясь этим критерием, можно определить, что Сырцов, например, уже в какой-то мере реабилитирован, а Преображенский — нет.

Боязнь взглянуть в глаза прошлому естественно порождает недомолвки и невнятицу. Причина этого ясна — ведь машина, заведенная Сталиным, продолжает работать и по сей день. Принцип однопартийного правления, полное господство партии во всех сферах жизни, сохранение ее монолитности, авторитарное руководство, сосредоточенное в руках кучки людей, — все это остается неизменным. Все кадры нынешнего руководства выкованы старой сталинской машиной. Каналы, по которым они пришли к власти, были установлены при Сталине. Тогда же были выработаны и отшлифованы методы управления, действующие поныне.

Критика сталинского террора, начавшаяся в период хрущевской «оттепели», носила общий характер, была полна недомолвок и не преступала пределов дозволенного. Реабилитация проводилась тогда непоследовательно и наобум. Сейчас этот процесс более или менее прекратился, но, возможно, он возобновится на более поздней стадии. Можно однако сказать, что в настоящий момент политические преимущества, которые хотел получить Хрущев в ходе десталинизации, с точки зрения нового руководства уже использованы — группа потенциальных претендентов на власть отстранена от общественной жизни.

После падения Хрущева в октябре 1964 года все спекулятивные и рискованные начинания были пресечены. Это относится и к проблеме сталинщины — письменные дискуссии о наиболее щекотливых местах сталинского прошлого прекратились. В отношении к Сталину сначала стало высказываться холодное уважение, а потом стала заметна и благосклонность, хотя историки партии этому всячески противились. Так была консолидирована система, созданная Сталиным, исправленная и улучшенная Хрущевым.

Масштабы реакции, воцарившейся после Хрущева, ясно очерчены отношением к делу Ф. Ф. Раскольникова. Во введении к его мемуарам (опубликованным в 1964 году) совершенно недвусмысленно говорится, что он полностью реабилитирован, посмертно восстановлен в правах члена КПСС и советского гражданина. Еще в 1968 году отмечаются его заслуги в гражданской войне. [1032] 96. См. «Историю СССР», т. 3, Москва, 1968, стр. 103, 523. Вскоре после этого, однако, его фотографии исчезают со страниц иллюстрированных изданий и работники редакций, давшие о нем лестные отзывы, получают взыскания или увольняются.

В данный момент внутреннее положение в Советском Союзе противоречит всякой логике. Если эту систему приняли все классы общества (а они теперь сплошь «некапиталистические»), то, казалось бы, можно слегка разжать кулак. То есть, выражаясь западным языком, за тридцать лет «промывания мозгов» и террора можно было создать страну, где оппозиция существующему строю, даже если ее допустить, была бы ничтожной. Похоже, что в 1956 году одному-двум партийным руководителям эта идея стала забредать в голову — если не Хрущеву, то по крайней мере Шепилову. На какое-то время ей, можно думать, поддались и в Китае: самое убедительное объяснение кампании «Пусть расцветают сто цветов!» состоит в том, что китайское руководство решило допустить некоторую свободу в надежде, что она будет способствовать укреплению режима. Но это оказалось тактическим просчетом — ив СССР, и в Китае мгновенно произошли вспышки ереси.

Советский режим являет собой забавное зрелище: с одной стороны, он утверждает, что пользуется всеобщей поддержкой, а с другой — проявляет крайнюю чувствительность к критике, даже самой безобидной, как это было продемонстрировано в деле Синявского и Даниэля. Ясно, что время для примирения с народом, для создания демократической партии марксистского толка, как было запланировано первоначально, еще не наступило. Сейчас, во всяком случае, после сорока лет беспросветных лишений, обещания лучшего будущего еще далеки от исполнения. Люди, ведущие советский караван, если так можно выразиться, привыкли к безжизненному окружению пустыни; они наслаждаются своей властью и знают: попади караван в более плодородный и живописный край — они сразу потеряют эту власть.

У Пятакова была идея, что партия, силой своей политической организации, может создать промышленность и пролетариат (которые по Марксу предшествуют социализму), а после этого — вернуться в русло, предсказанное марксизмом. Но «чуда» Пятакова не произошло по совершенно очевидной причине. Думать, что партия, сделав затяжной антимарксистский крюк, снова сможет стать представителем пролетариата на гуманных и демократических началах, было, конечно, ошибкой. Временное отчуждение стало постоянным. Ибо сталинские методы нельзя испробовать, а потом, достигнув нужных экономических и политических целей, — отбросить. Террор создает свои кадры, свои учреждения и институты, свою психологию. А партийная машина, которая так долго действовала только в своих собственных, ограниченных интересах, превратилась в «новый класс» Джи-ласа. Этот класс не более способен изменить свои привычки, чем бюрократические классы прошлого.

Эра Сталина была таким кошмарным прошлькм, что ее разоблачение принесло явные политические дивиденды режиму, пришедшему на смену. Но одновременно он унаследовал в готовом виде систему институтов и правящую касту с укоренившимися верованиями и навыками. Партийные бюрократы очень неохотно идут на изменения, даже когда это не ущемляет их права управлять. В СССР же попыток ослабить это право предпринято не было, и вряд ли подобные попытки могут рассчитывать на успех до тех пор, пока не начнется массовое брожение. Сталинизм — это не только особые методы террора и своеобразные взгляды но индустриализацию, но и создание особой политической структуры. В определенном смысле это составляет его суть. Структура же остается без существенных изменений.

«Десталинизация» обычно приравнивается к «либерализации». Но десталинизация, которая проводилась в Советском Союзе во времена Хрущева, состояла лишь в отходе от перегибов и злоупотреблений, допущенных покойным диктатором. Качественно это не меняет систему политического управления СССР или основные принципы, стоящие за этой системой. Россией по-прежнему правит партаппарат; принцип партийности — доктрина, обеспечивающая верхушке право решать все вопросы скорости и направления, — остается неизменным. На практике десталинизация сводится лишь к отказу от чрезмерного пользования кнутом и шпорами.