Роберт Конквест - Большой террор. Книга II.

7 августа 1932 года был введен закон о смертной казни за различные преступления против государственной собственности. На практике суд мог растянуть рамки этого закона еще дальше — такая инициатива приветствовалась. [188] 188. См. А. А. Герцензон, В. Д. Меньшагин, Б. С. Ошерович, А. А. Пионтковский, «Уголовное право, Особенная часть. Государственные преступления». Юридическое издательство НКЮ СССР, Москва, 1938, стр. 95-110: «Постановление ЦИК и СНК Союза ССР „Об охране имущества государственной (социалистической) собственности“, (СЗ, 1932 г., № 62, стр. 360), принятое 7 августа 1932 года»; см. также «Сорок лет советского права», т. II, стр. 485–504; см. также Пионтковский и Меньшагин, стр. 189 и сл. (гл. о саботаже). К вредительству был причислен, например, сбор колосьев, оставшихся на поле после уборки. Раньше крестьянки подкармливали таким образом семью, а теперь автоматически получали 10 лет.

Зам. Ген. прокурора СССР Н. В. Жогин в 1965 году писал, что Вышинский «предложил квалифицировать умышленные поджоги имущества, принадлежавшего государству или общественным организациям, независимо от мотивов и целей, по статье 58-9 УК РСФСР (диверсия). Следовательно, по статьям о государственных преступлениях должны были квалифицироваться и такие действия, которые были предприняты без контрреволюционного умысла (например, поджог по мотивам неприязненных отношений, мести и т. д.). Вышинский заявил, что не существует общеуголовных преступлений, что сейчас эти преступления превращаются в преступления политического порядка. Он предложил пересмотреть общеуголовные дела в целях придания им политического характера». [189] 189. Н. В. Жогин в «Советском государстве и праве», № 3, 1965, стр. 23–24.

Тот же Жогин далее конкретизирует: «Вышинский требовал обязательно искать контрреволюционный умысел по всем уголовным делам о недостатках, связанных с уборочной кампанией. По его мнению, недостатки уборочной кампании во многих случаях вызывались деятельностью вредителей, которых необходимо было „обезвредить“. Так, в 1937 году во время уборочной кампании было выявлено заражение ряда сельскохозяйственных культур клещом. Это заражение приписывалось деятельности вражеских контрреволюционных элементов, в связи с чем было возбуждено большое число уголовных дел. Многие обвинения в связи с заражением злаков клещом были совершенно необоснованы. Между тем Вышинский потребовал от прокуроров, чтобы они настаивали на применении суровой меры наказания по всем уголовным делам, возбужденным в связи „с заражением сельскохозяйственных культур клещом“». [190] 190. Там же, стр. 24.

Когда дело доходило до суда, пишет Жогин, Вышинский «неоднократно утверждал, что в уголовном процессе вполне достаточна вероятность выводов о виновности. Поучая прокуроров „искусству распознавания вредителей“, Вышинский утверждал, что это достигается не путем всесторонней, полной, объективной оценки собранных по уголовному делу доказательств, а „политическим обонянием“. [191] 191. Там же, стр. 28. Вышинский заметно упростил судебную процедуру, заявив: „без особой нужды незачем повторять то, что было установлено на предварительном следствии“». [192] 192. Там же, стр. 28.

Результаты были самыми невероятными. Одна женщина получила 10 лет по статье 58 (пункт 10) за то, что сказала после ареста Тухачевского, что он был красивый мужчина. [193] 193. Lipper, р. 46. Художник лишился свободы на 5 лет, добавив букву «у» кимени Сталина в надписи «Жить стало лучше, жить стало веселее. Сталин». Получилось —…Сталину. [194] 194. Wolin and Slusser, The Soviet Secret Police, p. 186. Человека, знавшего, но не донесшего о преступлении, рассматривали как соучастника. Даже в мелких делах, где обвиняемого присуждали к 6 годам, за укрывательство можно было получить 3 года по статье 58–12. [195] 195. V. Petrov, It Happens in Russia, p. 64. Один одессит получил три года за то, что «сочувственно улыбался», в то время как пьяные грузчики за соседним столом рассказывали друг другу антисоветские анекдоты. [196] 196. Wolin and Slusser, p. 188. Одна татарка, которая вначале значилась как троцкистка, была переименована в «буржуазную националистку» на том основании, что «по троцкистам у НКВД план перевыполнен, а по националистам они отстали, хоть и взяли многих татарских писателей». [197] 197. Гинзбург, стр. 135-6. Одного 22-летнего математика, совершенно не интересующегося политикой, репрессировали за то, что его мать — старая эсерка — попала в 1937 году в облаву и была арестована. Сам он родился в царской тюрьме. [198] 198. Там же, стр. 113.

Однако в суд попадала только небольшая часть дел. В статье 8 Исправительно-трудового кодекса говорится, что «лица, приговоренные к заключению в исправительно-трудовые лагеря, направляются туда а) по приговору суда; б) по постановлению административного органа». Под последним обычно имелось в виду Особое совещание НКВД, созданное постановлениями от 10 июля и 5 ноября 1934 года. Один заключенный, отсидевший 6 лет в двух лагерях и нескольких тюрьмах, подсчитал, что приблизительно 90 % политических заключенных были приговорены Особым совещанием. [199] 199. Wolin and Slusser, p. 182.

Оно состояло из заместителя Наркома внутренних дел, уполномоченного НКВД в РСФСР, начальника Главного управления милиции и Наркома внутренних дел той союзной республики, на территории которой «совершенно преступление». На заседаниях должен был также присутствовать Генеральный прокурор СССР или его заместитель. [200] 200. См. Kulski, The Soviet Regime, Syracuse, 1954, pp. 233-4. Особое совещание, судя по всему, выносило сотни приговоров ежедневно.

В начале его приговоры не должны были превышать 5-летнего срока, но вскоре это ограничение было либо отменено, либо забыто. Упоминаются сроки в 8 и даже 10 лет. [201] 201. См. примеры в книге Wolin and Slusser, Police. Но если заключенных, приговоренных судом, часто выпускали на свободу по отбытии срока, приговоренные «ОСО» автоматически получали дополнительный срок. Оформлением документации занималась Москва, и затем местный представитель Особого отдела НКВД зачитывал приговор прямо в лагере.

С августа 1937 года в провинции стали действовать так называемые «тройки». Это был внесудебный орган, чьи функции напоминали деятельность чрезвычайных трибуналов во время гражданской войны. Тройка состояла из первого секретаря местного партийного комитета, представителя НКВД и прокурора. В отличие от ОСО, у нее были полномочия выносить смертный приговор. Тройки действовали целиком по своему усмотрению — даже без формальных ссылок на Уголовный кодекс.

На рассмотрение Особого совещания обычно выносились дела, «по которым не было собрано доказательств, достаточных для предания обвиняемого суду». [202] 202. H. В. Жогин в «Советском государстве и праве» № 3, 1965, стр. 27.