Александр Кадетов - Выстрел по «Ледоколу». Как Виктор Суворов предавал «Аквариум»

— Ну вот, — капитан спешно поднялся из-за стола, — я вижу, от Валерия Ивановича выходит посетитель. Сейчас пойду доложу о тебе. Шепну, что ты кадет. — Капитан скрылся за массивной дверью. Вернувшись, сказал: — Давай заходи, вперед. Ни пуха ни пера.

«К черту», — проговорил Резун про себя, открыл дверь и вошел в кабинет заместителя начальника политотдела ГРУ по оперативной работе.

Беседа с Валерием Ивановичем прошла по сценарию, нарисованному шустрым капитаном.

Валерий Иванович — любимец в ГРУ, дважды был за рубежом на оперативной работе, великолепно себя проявил. Он — настоящий толковый политработник, открытый и внимательный к людям, пользовался большим авторитетом у личного состава. К нему шли люди с самыми различными вопросами, и он детально разбирался с каждым.

Выходя из кабинета после беседы, Резун обратился к капитану:

— Мы с тобой столько болтали обо всем, а я даже не знаю, как твоя фамилия.

— Ну, старик, обижаешь, — заулыбался капитан. — Мне и в голову не пришло представиться. Меня в ГРУ каждая собака знает. Сметанин я, Геннадий Александрович. Заходи перед отъездом. Успехов. Бывай здоров.

Встретиться им больше не пришлось. В августе 1982 года после окончания Военно-дипломатической академии, куда он поступил не без помощи своих покровителей в генеральских погонах, майор Сметанин был командирована Португалию в лиссабонскую резидентуру ГРУ помощником военного атташе. По иронии судьбы или волею Всевышнего, ею в это время руководил тот самый кудлатый офицер.

Сметанин сам пришел к американцам в резидентуру ЦРУ и предложил свои услуги, которые он оценил в один миллион долларов США. Ошарашенные жадностью пришельца, американцы отказались платить такую огромную сумму. После торгов сошлись на сумме в 360 тысяч. С помощью добровольного предателя американцы завербовали и его жену Светлану, которая оказалась такой же патологически жадной, как и её муж.

Предатель вскоре был арестован и приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение. Его жена приговорена к пяти годам лишения свободы.

Резкий звук тормозов вернул Резуна к действительности. Состав ненадолго остановился около семафора, затем тронулся снова. За окном уже была ночь. Поезд шел по бескрайним просторам России и Белоруссии. Кругом снега, снега и кромешная темень за окном, хоть глаз коли. Иногда где-то далеко-далеко мелькнут слабые, чуть заметные огоньки какого-то жилья, и снова не видно ни зги.

Рано утром были уже в Бресте, где предстояло пройти последние бюрократические преграды. Таможня, паспортный контроль, пограничники. Стук в дверь купе. Резун открывает, входит пограничник, старший сержант, молодцеватый, стройный, подтянутый, в аккуратном обмундировании. Вежливо здоровается и обращается к Резуну:

— Извините, пожалуйста, можно вас побеспокоить, попросить на минуточку подняться с дивана.

Не понимая зачем, Владимир поднимается с дивана. Ловким натренированным движением пограничник приподнимает диван, заглядывает внутрь, где стоит чемодан. Затем так же ловко поднимается на какую-то приступочку, освещает фонариком пространство вверху в торце купе. Спрыгивает на пол, благодарит, желает счастливого пути и так же быстро, как появился, исчезает из купе.

В Бресте поезд простоял около двух часов. Меняли тележки вагона для перехода с советской, широкой колеи на узкую, европейскую. На советско-польской границе снова проходили таможенный и паспортный контроль. Но для советских граждан это была просто формальность. Польские чиновники с подобострастием брали в руки советские дипломатические паспорта, бегло проверяли визы, с улыбкой возвращали назад. Один из польских таможенников, судя по знакам отличия, майор, предложил купить Владимиру пачку жвачки. Резун поблагодарил и с испугом отказался. «Ничего себе, — подумал молодой дипломат, — работник таможни в открытую, никого не боясь, торгует. Ну и ну! Порядки у них здесь, в Польше. Действительно, кто Гомулка, тот и пан».

И куда у таможенников делся знаменитый польский гонор, известный во всем мире. Вот как описывал таможенных польских работников выдающийся русский духовный писатель митрополит Вениамин (Федченков): «Граница, станция Здолбунов. В купе едет какая-то интеллигентная женщина, довольно смелого характера, свободно владеющая немецким, французским, итальянским языками. Жандармы заговаривают с нею о паспорте. Она говорит на всех языках. Не понимают. Наконец, она обращается по-русски. Пан агент страшно краснеет. Оказывается, он русского языка совсем ничего-де не понимает. Раздосадованная путешественница нервничает и по-русски говорит открыто:

— Вы должны знать какой-нибудь язык, если занимаете такую должность!

— Вы слышали, прошу пане! — обращается агент к другому чиновнику. — Она нас будет учить!

Пламя из глаз пана агента перелетает на щеки других панов, контролеров и агентов. Они бледнеют как смерть, а затем вспыхивают огнем гнева. Весь ревизионный зал гудит и шипит… И вдруг раздаются эти старые, старые слова: „Пся крэв, хочешь ехать через Польшу, так сама учи польский язык. Должна знать, если хочешь ехать через Польшу…“»

И вот формальности позади. Молодая чета впервые в жизни за кордоном. Владимир и Татьяна стояли у окна в проходе вагона и с любопытством смотрели на голые поля, еще не покрытые снегом, серое низко нависшее над землей небо. Унылая картина за окном несколько омрачила настроение супругов. Поезд то и дело бросает из стороны в сторону на разбитом железнодорожном полотне без насыпи.

В Варшаве на платформе все время шныряли какие-то барыги, пытаясь что-то продать или купить. Кругом голь, хотя после войны прошло уже почти двадцать лет.

Быстро пролетела убогая бедная Польша. На границе ГДР снова пограничный и таможенный контроль. Вошли немецкие пограничники, высокие, стройные, строгие. Минувшая война, казалось, навсегда оставила о себе память. Владимир с удивлением отметил, что форма пограничников мало чем отличалась от той печально известной и хорошо знакомой русскому народу. Офицер командует: «Прошу, всем пассажирам зайти в свои купе». К советским гражданам подход был более либеральным и не таким строгим. «Нас уважают. Немцы особенно: они сами сильные и любят и уважают сильных», — думал Резун. Когда Резун шел к проводнику за чаем, он увидел, как в служебном купе почти догола раздевают трех польских монашенок немецкие женщины, служащие таможни. Что-то ищут, зная меркантильность поляков.

Когда поезд пересек границу Польши, картина за окном стала веселее, поменялись краски, они стали ярче, даже не покрытые снегом поля, несмотря на ноябрь, казались более зелеными. Хотя постройки, в основном кирпичные, в большинстве своем были серого унылого цвета.