Геннадий Левицкий - Рим и Карфаген. Мир тесен для двоих

Одеждой он ничуть не отличался от ровесников; только по вооружению да по коню его можно было узнать. Как в коннице, так и в пехоте он далеко оставлял за собой прочих; первым устремлялся в бой, последним оставлял поле сражения».

Карфаген возместил потерю Сицилии, Корсики и Сардинии покорением Испании; здесь взошла звезда Ганнибала. Первые годы новый наместник Испании покорял иберийские племена и не нарушал границ, навязанных Римом. Наступила весна 219 года до н. э., и владения карфагенян вплотную приблизились к Иберу, а Ганнибал почувствовал необходимость приступить к завершению дела Гамилькара Барки и Гасдрубала.

Поводом для следующей войны Рима с Карфагеном опять послужила территория, казалось бы, не имевшая никакого отношения к обоим государствам. Впрочем, когда оба государства пылали ненавистью друг к другу, найти повод для войны было нетрудно. Полугреческий город Сагунт, оказавшийся между двумя хищниками, стал первой жертвой в этой жесточайшей войне.

Римляне с недовольством следили, как Карфаген, оправившись от поражений, компенсировал потерю островов завоеваниями в Испании. Чтобы уменьшить аппетиты карфагенян, в 226 году до н. э. Рим навязал Гасдрубалу договор, согласно которому ни карфагеняне, ни римляне не могли переходить реку Ибер. Римлянам до этой испанской реки не было никакого дела, а вот новая провинция карфагенян вплотную приблизилась к Иберу. Ганнибал не стал долго стоять перед границей, «проведенной римской завистью», как выразился один немецкий историк. Дух великого Гамилькара нашел пристанище в сыне и теперь требовал мести римлянам за поражение в первой войне, за отнятые острова.

Весной 219 года до н. э. Ганнибал напал на Сагунт – «самый богатый из всех городов по ту сторону Ибера, расположенный на расстоянии приблизительно одной мили от моря» (Ливий). Он даже не потрудился спросить разрешения у карфагенского сената на эту рискованную авантюру. Ганнибал имел преданное обученное войско, и этого было достаточно, чтобы вести войну со всем миром.

Разноплеменные воины Ганнибала в ожидании богатой добычи приблизились к Сагунту. Дело казалось легким, ибо, по словам Ливия, карфагенян «было под оружием до полутораста тысяч». Однако эта самая добыча находилась за мощными стенами, и величайший полководец мира целых восемь месяцев с огромной армией будет терзать город, о существовании которого мы бы и не узнали, не окажись он на пути карфагенян.

«На первых порах защитники ограничились тем, что стрельбою держали врага на известном расстоянии и не давали ему соорудить никакого мало-мальски надежного окопа; но со временем стрелы стали уже сверкать не только со стен и башен – у осажденных хватило духу делать вылазки против неприятельских караулов и осадных сооружений, – рассказывает Тит Ливий. – В этих беспорядочных стычках падало обыкновенно отнюдь не меньше карфагенян, чем сагунтинцев. Когда же сам Ганнибал, неосторожно приблизившийся к стене, был тяжело ранен дротиком в бедро и упал, кругом распространилось такое смятение и такая тревога, что навесы и осадные работы едва не были брошены».

Рана была довольно серьезной, поэтому Ганнибал некоторое время не мог руководить армией: «Отказавшись пока от приступа, карфагеняне несколько дней довольствовались одной осадой города, чтобы дать ране полководца зажить».

Но вот Ганнибал снова встал на ноги, и тлеющий огонь войны вспыхнул гигантским пламенем. «Тараны ударили в стены; вскоре там и сям началось разрушение; вдруг сплошные развалины одной части укреплений обнажили город – обрушились с оглушительным треском три башни подряд и вся стена между ними. Пунийцы подумали было, что их падение решило взятие города; но вместо того обе стороны бросились через пролом вперед, в битву, с такой яростью, как будто стена до тех пор служила оплотом для обеих. Одних воодушевляла надежда, других отчаяние. Пуниец думал, что город, собственно, уже взят и что ему остается только немного поднатужиться; сагунтинцы помнили, что стен уже не стало и что их грудь – единственный оплот беспомощной и беззащитной родины, и никто из них не отступал, чтобы оставленное ими место не было занято врагом. И чем больше было ожесточение сражающихся, чем гуще их ряды, тем больше было ран: так как промежутков не было, то каждое копье попадало в человека или в его щит».

Огромный урон карфагеняне несли от метательных копий сагунтинцев. Так называемая «фаларика» представляла собой круглое сосновое древко с железным наконечником; близ наконечника дерево было четырехгранным, и это место обертывалось паклей и смазывалось смолой. «Наконечник был длиною в три фута и мог вместе со щитом пронзить и человека. Но и помимо того, фаларика была ужасным оружием даже в тех случаях, когда оставалась в щите и не касалась тела: среднюю ее часть зажигали, прежде чем метать, и загоревшийся огонь разрастался в силу самого движения; таким образом, воин был принужден бросать свой щит и встречать следующие удары открытой грудью».

С яростью раненого зверя защитники Сагунта набросились на карфагенян и заставили их покинуть вожделенный пролом в стене.

Тем временем у Ганнибала возникла новая неприятность: его известили о прибытии римского посольства. Сагунт считался римским союзником; как только Ганнибал на него напал, горожане отправили в Рим слезную просьбу о помощи. И вот, после нескольких месяцев непрерывных боев римляне отреагировали на жалобы союзника и явились под Сагунт.

В малом количестве римляне не представляли для карфагенян никакой опасности, и Ганнибал отмахнулся от них, как от назойливой мухи: «Он велит сказать послам, что для них доступ к нему среди мечей и копий стольких необузданных племен небезопасен, сам же он в столь опасном положении не считает возможным их принять». Ганнибал понимал, что римское посольство отправится в Карфаген, и потому отправил гонцов с письмами к своим сторонникам в сенате. Он призвал их подготовиться к встрече вражеского посольства так, «чтобы противники не имели возможности сделать какие бы то ни было уступки Риму».

Врагов у Ганнибала в Карфагене было много. Разбогатевшая на торговле купеческая верхушка, сенаторы, сколотившие состояние на взятках и грабежах собственного народа, совершенно не хотели ввязываться в новый конфликт с Римом, но собственного полководца они боялись больше, чем римлян. Ганнибал стал национальным героем, народ его боготворил, но главное, за сыном Гамилькара стояла преданная армия. Один лишь Ганнон, набравшись храбрости, выступил против Ганнибала, «имея против себя весь сенат; благодаря уважению, которым он пользовался, его речь была выслушана в глубоком молчании». Ганнон заклинал сенат прекратить осаду Сагунта и не доводить дело до войны с Римом: