Фаина Гримберг - Династия Романовых. Загадки. Версии. Проблемы

Но при вступлении своем на престол он должен был, конечно, испытывать чувство паническое. Он боялся, конечно, возможного согласия Вольдемара на православное крещение и последующего брака Вольдемара с Ириной. Но что уж там! Побочный сын датского короля мог объявить себя претендентом на российский престол и не утруждаясь покамест ни браком, ни крещением, пользуясь одним лишь именем «жениха царевны». Невозможно? Оказалось возможно даже через сто лет, когда Алексей Долгоруков объявил свою дочь Екатерину претенденткой на трон лишь на том основании, что она была «нареченной» (то есть официально объявленной) невестой юного Петра II, умершего от оспы.

А что думал сам Вольдемар? Чего он хотел и на что надеялся? Почему он так упорно отказывался от православного крещения? Ясно, почему Михаил Федорович так упорно это самое крещение ему навязывал: церковь была силой в Российском государстве; будучи богатыми землевладельцами, церковники представляли собой некое «государство в государстве» и, обособляясь от своих родов-кланов, образовывали новые кланы – чисто церковные. Совсем не случайно Алексей Михайлович на Земском соборе 1649 года заручился поддержкой именно «мирской», «светской» знати и ограничил в ее пользу церковное землевладение. «Светская знать» была для него еще все-таки «меньшим злом» в сравнении с сильною церковью…

Но хорошо, ясно, почему царь принуждал датчанина. То есть это вовсе не был вопрос «принципа». Могли ли церковники допустить, чтобы в России появился крупный землевладелец-иноверец, то есть совершенно им неподчиненный? Хорош был бы прецедент! Конечно, уже при Алексее Михайловиче и, особенно, при Петре, острота вопроса с этой самой переменой вероисповедания как-то пропадает; оно и понятно: «немножко обедневшая» церковь уже и прав таких не заявляет. И на русской службе появляются лютеране, которым жалуют земельные владения.

Теперь второй важный вопрос: почему Вольдемар так упорно отказывался принять православие? Что за «идеологический каприз» такой? И в какой связи с этим упорством стоит заезд Вольдемара в Вильну к Владиславу польскому на пути в Москву? И в какой связи тут «дело» Андрея Басистого, который сознался (конечно, после порядочных пыток) в том, что должен был служить Вольдемару проводником в его бегстве из Москвы; и бегство это полагалось осуществить, конечно, через польские владения… А поспешное принятие православия не лишило бы Вольдемара европейской, польской, в частности, помощи, если бы он… Если бы он – что? Объявил бы себя очередным претендентом на российский престол?!

Теперь в этом контексте посмотрим на приговор князю Хованскому. Конечно же, это был характерный политический процесс того времени. Князь и его тетка обвиняются в сношениях с «ведунами и ведуньями»; также в том, что якобы стремились к удержанию Вольдемара «на Москве»; и, наконец, князь Хованский обвиняется в отказе целовать крест, то есть присягать молодому царю Алексею Михайловичу. Процитируем кое-что из этого характерного приговора. «Да ты же, князь Иван, с теткою своею со княгинею Марьею Хованскою ходили за большим дурном (то есть чтобы творить зло. – Ф. Г. ), за ведунами и за ведуньями у тебя во дворе многие мужики и женки, которые делали ведовство…» Далее князю ставится в вину, что он всячески внушал царю Михаилу Федоровичу и царице не отпускать Вольдемара, уповая на согласие креститься в православие. Далее думный дьяк Григорий Львов и окольничий Григорий Пушкин слышали, как Хованский заявил, что ежели кто посмеет содействовать отъезду Вольдемара, то «чтоб оглянулся назад, не горит ли посад». Серьезная угроза, показывающая князя влиятельным человеком (как же, Гедиминович!). И далее: «Да тебя ж, князя Ивана, привели к крестному целованью сильно (то есть насильно. – Ф. Г. ), как целовали крест великому государю, царю и великому князю Алексею Михайловичу всея Руси самодержцу и в том во всем твое воровство и измена явилась…» Далее говорится, что за подобные деяния следует наказывать смертью, но царь милостиво заменяет смертную казнь ссылкой…

Последнее обвинение – в нежелании присягать – конечно, очень важно, однако стоит в непосредственной связи и с предыдущими обвинениями. Что было «на самом деле», какие планы строил Хованский, этого мы, вероятно, не узнаем никогда. Связаны были его планы только с Вольдемаром, или же и с самим собою; и этого мы, конечно же, не узнаем. В ссылке Хованский оставался недолго. Слова в приговоре о том, что за подобные деяния следует казнить, показывают, какое значение придавал молодой царь поведению Хованского. Но казнить такое лицо молодой Романов, конечно, не мог решиться. На казнь человека столь знатного отважился бы разве что Рюрикович Иван Грозный. Но ничего, пройдет чуть более ста лет, – и Романовы окрепнут настолько, что будут казнить всех, «кого понадобится».

Интересна дальнейшая судьба семейства Хованских. Судьба эта наводит на мысль о том, что Алексей Михайлович имел основания опасаться их. Уже при Софье Алексеевне двое Хованских, отец и сын, будут обвинены в заговоре против Романовых и казнены. Но интересно, что казнь эта не была публичная, а, напротив, поспешная, скоропалительная; «вершил» Хованских не «палач-профессионал», а простой стрелец. Хованских захватили врасплох, поспешно прочитали им приговор и тотчас казнили, даже и не «на лобном месте». К чему была такая поспешность? Почему Софья не афишировала казнь Хованских? Или и она опасалась казнить публично Гедиминовича? А ведь Хованские ни много ни мало претендовали на престол. И, что хуже всего, имели основания для подобных претензий, были очень родовиты. Конечно, публичная казнь «таких людей» вызвала бы совершенно ненужные Софье толки… Произошло это уже в 1682 году…

Итак, мы видим, что царствование Михаила Федоровича завершилось неблагополучно. И неблагополучно началось правление его сына, Алексея Михайловича. Положение Романовых будто и укреплялось, и в то же время оставалось в достаточной степени шатким, непрочным…

Историк и романист Карнович-Валуа заметил в отношении Алексея Михайловича одну занятную деталь. В свое титульное прозвание второй Романов ввел латинское «clementissimus», переводившееся на русский язык как «тишайший» (хотя правильно – «благостнейший», «милостивый», «осененный благодатью»). Это титульное нововведение позднейшие историки и романисты восприняли в качестве характеристического свойства царя. И теперь им всем приходилось (и до сих пор приходится) худо-бедно объяснять, почему же этот «тихий человек» вел столь бурную жизнь.

И действительно, если нам еще трудно судить о характерах Михаила Федоровича, Евдокии Стрешневых и их дочерей Ирины, Татьяны и Анны, то о личности их сына Алексея и его второй жены Натальи Нарышкиных мы уже можем составить определенное мнение. Царствование Алексея Михайловича началось «непорядками». Мы можем предположить, что «порядка» не было и в его семье, которая теперь состояла из него самого и трех его сестер, Ирина была старше его, остальные две – моложе. Никогда, никогда мы не узнаем, как отнеслась Ирина Михайловна к высылке незадачливого своего жениха из России. Видалась ли она с ним? Суровость теремной жизни не следует преувеличивать. Мы уже поняли, что множество женщин имело доступ в женские дворцовые покои, и, конечно, почти все государственные и городские новости хотя бы в форме сплетен доходили до царевен. Вероятно, не столь уж затруднительно было даже завести любовную интригу. Во всяком случае, подобные толки о дочерях Алексея Михайловича и о его второй жене уже дошли до нас в письменной, что называется, форме. Но в отношении Ирины Михайловны все это не более чем романические догадки. Фактически мы ничего не знаем о сестрах Алексея Михайловича, кроме того, что они так и прожили всю свою жизнь незамужними. Разумеется, никакого законодательного акта, который запрещал бы царевнам замужество, не существовало. Более того, тот же боярин Морозов, воспитатель, а затем доверенное лицо молодого царя, прочил за себя царевну Анну Михайловну. Брак этот, конечно же, не мог состояться. И уже скучно объяснять, почему Алексей Михайлович не мог быть заинтересован в подобном увеличении своего семейства. Кем бы стали дети его сестры? Только соперниками его детей.