Дмитрий Фурманов - Мятеж

У крестьянства - армия, оружие...

У туземцев - нет ничего, только прибавились эти вот десятки тысяч голодных и нищих братьев, что воротились теперь на родину из китайских пустынь. А тут еще джиназаковская комиссия накалила воздух, растравила аппетиты, поставила киргиза на к а ж д о г о крестьянина, на л ю б о г о казака, как на злейшего врага.

Молчали тревожно и казацкие станицы, - им памятна, незабываема была суровая полоса восемнадцатого года. Армия казацкая побита - крестьянство главный теперь силач по всему Семиречью. Что он станет делать, силач? Куда ударит своей силой? Не захватит ли станицы казацкие?

Крестьяне, туземцы, казаки - каждый по-своему чего-то ждал и к чему-то готовился. Станицы, села, кишлаки ощетинились зловеще, готовые на битву.

Висели тучей над Семиречьем и остатки казачьих войск, что ускакали с генералами за китайские пределы.

Цепями и угрозой, несмотря ни на что, - ни на признанья, ни на восторги, - висела у нас, как петля на шее, плененная шеститысячная белая армия со множеством офицерства, наспех рассованного по советским учреждениям.

Не сулила добра и своя - победительница - Красная Армия Семиречья. Основным у ней стремлением было - разойтись немедленно по домам. И разбежались бы до последнего человека, если б не угроза из Китая казачьих войск, если б не забота постоянная быть наготове против какой-то "киргизской опасности" и, наконец, хотя туманная, но значительная уверенность, что за это самочинное "действо" покарает рано или поздно чья-то суровая рука. Посему кое-как - с протестами, со скандалами, с угрозами и буйным хулиганством - она все же до времени внутри себя душила свое негодование.

Многим была она недовольна, армия: и тем, что вовсе воли нет полкам похулиганить всласть; и тем, что попадают то в особый, то в трибунал ее недавние "полководцы", так мастерски отличавшиеся в удалых налетах, где каждому была своя воля, своя пожива.

- Что ж это, братцы: неужто наших дадим вождей расстреливать?

- Долой особотдел, трибунал и Чеку. Там наехала-засела шваль разная из центру, - гони их, центровиков, сами, одни управимся!!

Была взволнована армия и тем, что создавалась в Семиречье киргизская бригада, и тем, что долго махорки по рукам не выдавали, что обуви нет, одежды, что пленных казачьих офицеров на месте не прикончили, а подумайте! - на работу посадили в разных "камесарьятах"...

Краю не было обидам-недовольству. Но все это глохло пока внутри: зрело, копилось, готовилось к действию. Нужен был вызывающий повод, который прорвал бы заставы, и тогда... о! - тогда "гнев народный" прольется всеочищающей волной и смоет разом тяжелые недуги.

Повод нашелся: армию приказано перебросить из Семиречья в Фергану.

- Ну, нет, - молвила армия. - Из Семиречья - ни шагу. А будешь приставать - штыком.

Вот почему и мы, получив приказ о переброске, сказали себе:

- Быть беде. Это даром не пройдет.

На кого же обопремся мы в час невзгоды, когда будет надо против силы поставить силу? Ни одного надежного полка. Только где-то, за сотни верст, стоит 4-й кавалерийский - в нем больше десятка разных национальностей: немцы, мадьяры, киргизы, китайцы, текинцы... Кроме "пли... ложись... вперед" - вряд ли весь он разом понимает другие слова. На этот полк, говорим себе, можно рассчитывать. Да, можно, но... с оглядкой. Затем очень недавно при штабе дивизии организовали мы роту интернационалистов. Но часть эта - свежая, в деле не испытанная. Посмотрим - увидим, на что годится. Коммунисты наши военные - горе одно. Горе одно и военные комиссары. Это они нам ставили ультиматумы:

- Отпускай по домам, а то сами уйдем!

Как на таких положишься в трудный час?

Совсем немногих, только отдельных ребят, считали мы в армии крепко надежными. От остальной братвы - и добра и худа ждать можно было одинаково.

Городская партийная организация - слезы смотреть на нее: ни к черту. Недаром сидела она потом на скамье подсудимых, была распущена и вдребезги расчищена. Кругом никого. Решительно нет никого. Обстановка ужасающая.

Тревога нарастала. Близилась развязка.

На руках был приказ центра о переброске полков в Фергану. Полки о том были уже извещены. По всем дорогам - густое движенье: проходят шумно в липкой пыли воинские части; проходят безоружные толпы пленных, перекатываются тифозные волны голодных лепсинцев-копальцев, - эти ищут лучших мест, бегут от погони смерти. Куда же бежать? Ну, конечно, к Верному: и кибитки, и верховые на костистых, тощих лошаденках, и толпы нищих беженцев-пешеходов запрудили дороги, продираясь отчаянно вперед, устилая трупами погибших свой крестный путь. Беженцы настроены гневно и мстительно. Они во всем отчаялись, они всех винили и всех проклинали, потому что уж все потеряли дорогое, и нечего было им больше терять, кроме трижды несчастной, голодной, нищей жизни. Они, как порох - вспыхивали быстро, от малой искры. Они столь глубоко несчастные, горем доведенные до безумия, до отчаяния, - они тоже представляли опасность, потому что с горя падки стали на мечту о счастье. И кто им это счастье сулил, тот и овладевал вниманьем, тот и мог их увлечь за собою в какое угодно дело.

Так с разных сторон повисли над нами тучи. Близилась гроза. Хохотали зловеще вдалеке первые смутные раскаты. В душной испарине близкой бури было трудно дышать.

В конце мая по Верненскому гарнизону сеяла листовки-прокламации чья-то невидимая рука.

Что нам дали коммунисты-центровики? - говорится в одной из них. И тут же ответ: особый отдел и Кондурушкина, смертную казнь и тюрьмы.

"Товарищи красноармейцы!

За кого вы бились два года? Неужели за тех каторжников, которые работают теперь в Особом отделе и расстреливают ваших отцов и братьев?

Посмотрите, кто в Семиречье у власти: Фурманы, Шегабутдиновы - разные жиды, киргизы. А трудовые крестьяне снова в рабстве.

Уже издан приказ о мобилизации мусульман - что это значит?

Это значит, что у вас, товарищи красноармейцы, хотят отобрать землю, хаты, скот и передать киргизам.

Товарищи, пора опомниться и дать врагу последний и решительный бой. Иначе будет поздно. Час мести близок. Будьте готовы. Помните, что все должны быть за одного и один за всех".

В другой прокламации какие-то "горные орлы" угрожающе взывали:

...Центровики загоняют нас в бутылку. Кругом - притеснения и контрреволюция. В Особом отделе для пролетариата стоят пулеметы. По городу рыщут тайные агенты и ловят тех, кто боролся с контрами-казаками. Наступает время кровавой революции. Горные орлы заготовили оружие и собрали в горах восемьсот славных бойцов.

Трепещите, кровопийцы-комиссары и сыщики...*

_______________

* Текст прокламаций взят из очерка М. Степанова "Кулацкий

мятеж", помещенного в сборнике ПУР Туркфронта за 1921 г.