Дмитрий Фурманов - Шакир

Дмитрий Андреевич ФУРМАНОВ

ШАКИР

Рассказ

Багажом пришло ко мне пуда три книг. Попробуй-ка, дотяни по нынешней дороге; все развезло, осклизло, распустилось. Со мною крошечные саночки (сосед-спекулянт больших не дал). Везу. От станции продвинулся еще всего 60 - 70 саженей, а пот так и садит - вижу, что до Арбата не вынесу. Стою раздумываю, как быть...

- Ай, товарищ-господин, давай я...

Из толпы выделилась фигура татарина; зипунишко, лапти, обычная татарская шапка... Дыры, лоскутья, клочья, заплаты... Усы моржовые темно-рыжие, мокрые. Глаза чуть видно - моргают, слезятся... Голосок тонкий, умоляющий...

- Денег нет, брат, платить нечем будет...

- Мешок картошка везешь? - спросил он, указывая на груз и, видимо, предполагая получить "натурой".

- Нет, книги.

- Книги... Куда книги везешь?

- Далеко, на Арбат.

- Далеко на Арбат? Давай я...

- Так нет, чего же, братец, давай уж лучше вместе, я тоже тебе помогу...

- И вместе харашо, давай вместе...

- Ну, так за сколько же?

- Рупь давай.

- Это сто тысяч?

- Сто тысяч давай.

- Так и быть - поедем...

Мы тронули... Целимся больше на дорогу - тут кое-где сохранился лед и снег... Мчатся автомобили, окатывают нас каскадами навозной жижицы, перегоняют на тротуар...

Спутника моего зовут Шакиром - он беженец с голодного Поволжья. Только вчера похоронил жену, осталась на руках полуторагодовалая малютка. Не знает, куда теперь с ней деваться, чем кормить. Сам работы не нашел, околачивается возле больших вокзалов. Но и тут дела Шакиру не даются: санок нет, купить их не на что, а на ручной багаж монополию захватили станционные носильщики, злобно встречающие ободранных конкурентов. Шакиру за пятьдесят пять, силенок у него осталось немного, на тяжелую работу не годится.

- Таскать все надо, - говорит он. - Есть хочешь - таскаишь. А таскать не будешь - есть не будишь. Ящик таскаишь...

- Да у тебя и силы-то нет, Шакир, где тебе ящики подымать?

- Хлеба хочишь - сила есть, хлеба не хочишь - сила нет.

- А ты обедал сегодня?

- Вчера обедал...

- Ел сегодня?

- Вчера ел.

- А будешь есть?

- Буду есть - ты хлеба дай...

- Дам... А девочка твоя - кто ее-то кормит?

- Дворника жена есть... У нее девочка... Сколько деньги принес - жене дворника отдал, все ей отдал.

- А далеко живешь, Шакир?

- Тагански...

- Это пешком туда и пойдешь?

- Сегда пешком ходим... Деньги дочка нужны...

Я посмотрел ему на ноги: лапти запутаны в лохмотья; все это намокло, пропиталось навозным соком, грязью...

- Ноги-то мокрые?

- Ноги сегда мокрые.

- Болят они у тебя?

- Доктор ходил, сказал - болят ноги...

- Лечишь, значит?

- Больше доктор не ходил, станция ходил... работать надо. Деньги дочка носил.

За долгий путь о чем только не переговорили мы с Шакиром. Он рассказывал, как жил в батраках, как работал, нуждался. И выходило так, что прошлая жизнь была у него только чуть-чуть получше той, что настигла теперь... Он не запомнит времени, когда семья была бы разом - и сыта, и одета, и обута. Чего-нибудь всегда не хватало, а семья была в семь человек. Теперь кто поумирал, кто замуж повыходил, остался Шакир с женою вдвоем, да тут еще на грех девчонка родилась.

- Девчонка зря родился, - говорил мне Шакир. - Девчонка не нада родиться... Малака нет, хлеба нет, голод есть - девчонка не нада родиться...

Но делать уж нечего; бьется, а кормит. Теперь, без "бабы" ему совсем тяжело: она хоть что-нибудь сварит, бывало, когда Шакир денег принесет, а теперь и денег заработает, да варить-то уж некому.

- Купишь хлеб, огурец, капуста, вода попил, больше нет ничего...

- И так каждый день?

- Так сегда... Только хлеб не сегда.

- Плохо тебе, Шакир, живется... А будет лучше? Как ты думаешь - будет лучше или нет?

Мне хотелось узнать - ждет ли он чего, надеется ли на что-нибудь? Только я опасался, что не поймет Шакир вопроса. Ан нет, понял - глаза осветились, расширились, помолодели.

- Все будит хароший...

- Так где же хорошо-то, - донимал я его, - посмотри, как ты нуждаешься...

- Сичас нет - и плоха... А когда будит - хорошо будит...

- Ты уж не доживешь, Шакир...

- Девчонка жить будит, дочка жить будит...

- А знаешь ты, что такое совет?

- Совет? - переспросил он. - Совет знаю, ходил совет...

- Нет, ты знаешь ли, как он выбирается, кто выбирает и что он делает?

Как ни силился Шакир что-то мне объяснить, - понять было невозможно. Я стал ему объяснять. Смеется радостно, останавливает меня среди луж и навозных кучек. Извозчики и автомобили обдают грязью, а мы стоим, и возбужденный Шакир, глядя мне в глаза, спрашивает торопливо:

- Бедный человек не будит?

- Не будет, Шакир.

- Все работать будим?

- Все...

- Ленин сказал?

Я радостно вздрогнул от этого вопроса. Мы про Ленина еще не говорили с ним ни слова - Шакир назвал его имя первый...

Так, значит, и он, этот вот темнейший человек, знает, знает и чувствует, что имя Ленина можно называть лишь там, где говорят о труде, что Ленин и труд - одно и то же?..

Перескажешь ли все, что говорили мы за двухчасовую дорогу. Только я заметил, прощаясь, что Шакиру слова мои запали в душу, что они ему радостны, что редко-редко, может быть никогда, не говорили еще с ним так, как это вышло теперь...

Взявши краюху хлеба в обе руки, погладывая ее с концов, он уходил от меня, веселый и довольный, на свою далекую "Тагански", к голодающей малютке дочке.

10 марта 1922