Олег Стрижак - Cекреты балтийского подплава

Как известно, Вишневский на флоте не служил. В 18-м году он записался в отряд ЧК, где все ходили в матросской форме, и Вишневскому тоже выдали тельняшку, клёш, бушлат и бескозырку. Затем он немного работал в кронштадтской газете. Боевой орден Красного Знамени он получил в 29-м году за пьесу "Первая Конная". Это был "ответ Чемберлену" — ответ на происки Бабеля с его книгой "Конармия". Ворошилов и Буденный были очень недовольны Бабелем, а вот пьеса Вишневского им понравилась. В ней было больше ста сцен и несколько сотен действующих лиц. Единственный в стране театр, подчиненный Ворошилову. Театр Красной Армии наотрез отказался ставить эту феерию. Ворошилов пообещал перепороть труппу шомполами и сослать в Соловки. Премьера состоялась, и была расценена как боевая победа. С тех пор эту пьесу не ставил никто и нигде.

Орден Ленина Вишневский получил за "Мы из Кронштадта". В детстве мне очень нравился этот энергичный фильм, с печальным свистом, гибелью, маршем, только я не мог взять в толк, где же у нас на Финском заливе такие высокие обрывы, с которых сбрасывают в пучину красных моряков, а затем белогвардейцев. Затем я узнал, что обрывы "для красоты несчастья" снимали отдельно, в Крыму.

Чувственная "Оптимистическая трагедия" была напрочь испорчена цензурой, которая вымарала главнейшую сцену из последнего акта. Там Алексей в тюрьме перед расстрелом, на глазах у товарищей, любовно совокупляется на авансцене с голой Комиссаром. Без этой сцены вся пьеса уже не та...

В этой суете Вишневский дорос в звании до капитана первого ранга, а на флоте послужить не успел. Вот он и отводил душу в домашних флагах, трапах и рындах.

Говорят, в 60-е годы у морского писателя Елкина, которого на флоте ласково звали "наш баснописец", в Московской квартире был собран пульт управления подводной лодкой, а на ковровой дорожке лежала настоящая торпеда...

Три командира подводных лодок постучались в дом-корабль Вишневского. Их встретил пожилой краснофлотец в суровом обличье часового, допросил, кто они и зачем. Преобразившись в вестового, он быстро обмел "голиком" снег с их валенок и принял шинели и тяжелые кобуры с пистолетами. Метнулся на "камбуз", где, надев белую куртку, сделался коком.

Время близилось к полудню.

В блокадную пору гостей к столу не звали. Командиры уселись в сторонке и с большим интересом стали наблюдать, как пожилой краснофлотец накрывает громадный стол крахмальной голубоватой скатертью и выставляет посуду с вензелями если не императорскими, то уж точно императорской фамилии. Корабельные часы на "переборке" показали полдень. Краснофлотец звучно отбил в рынду восемь склянок и кинулся наверх доложить "прошу к столу!". По разным трапам в "кают-компанию" спустились бледная, беззвучная, уже пораженная дистрофией Софья Касьяновна Вишневецкая, художница и жена Вишневского, и сам Сева, шумный и жизнелюбивый. Могучими объятиями приветствовал он друзей-подводников и велел подавать на стол.

На огромной тарелке драгоценного фарфора краснофлотец подал Софье Касьяновне её пайку, крошечную ложку серой эрзац-каши. К другому концу громадного стола был вынесен обед Всеволода Витальевича.

Командиры подводных лодок люди выдержанные. Может, они чуть двинули мышцами скул, но более никак, несмотря на крайнюю свою молодость, чувств своих не показали.

Их кормили получше матросов, но к январю они жутко отощали, глядели запавшими глазами и ходили с трудом. От запаха и вида писательского обеда у них закружилась голова.

Краснофлотец внес на блюде тяжелый эскалоп, румяно поджаристый, сочащийся жиром и маслом, окруженный горой золотистого жареного картофеля, зелёным лучком, маслинами и ломтиками лимона. На отдельных блюдах были поданы сливочное масло и белый хлеб. Софья Касьяновна медленно и молча съела свою ложечку серой каши и молча ушла к себе.

Всеволод, звеня тяжелым серебром ножа и вилки, расправлялся с эскалопом.

Командирам расхотелось общаться с Плаксой. Все трое вспомнили, что у каждого на лодке куча не терпящих отлагательства дел. Застегивая ремни с тяжелыми кобурами, они спросили с балтийской прямотой: "Сева! Как ты можешь жрать этот ...й эскалоп, когда твоя жена — жена! — еле жива от голода?" Вишневский озлился, покраснел шеей и голосом пламенного оратора отчеканил: "Этот эскалоп мне положен решением Военного совета и Политуправления флота! И я — как коммунист — не имею права ослушаться!" И заплакал. Софья Касьяновна угасла после войны от дистрофии. Вишневский воспел Вождя в юбилейной, многопушечной драме "Незабываемый 1919-й" и умер от апоплексии. Этот эпизод, в очень приглаженном виде, присутствовал в 78-м году в рукописи Грищенко "Соль службы". Перед сдачей рукописи в набор его вычеркнули в главной редакции.

Известно, что важнейшей задачей Беломор-Балтийского канала была задача военностратегическая. Главные судоверфи страны находились в Ленинграде и на Волге. Канал позволял перебрасывать любое количество военных кораблей на Север и далее, кратким путем через Арктику, на Дальний Восток — быстро и скрытно от вражеских глаз. Затем и строили канал спешно, и не считая жертв.

Канал не был официально открыт, а по нему уже двинулась группа эсминцев, сторожевых кораблей и подводных лодок — ядро нового, Северного флота. Их проводке придавалось столь важное значение, что посетить корабли приехали вожди во главе со Сталиным.

На кораблях, как водится, был ужас, инструктажи, приборки. Из тяжелых плах сколотили сходню, по ней на корабль мог бы въехать грузовик. Вожди по обычной сходне не поднимаются.

На одной из фотографий, которые показывал мне Грищенко (он в том походе шел штурманом на подводной лодке), был запечатлен этот цирковой помост, а на помосте — нелепая фигурка, шагов на пять впереди других фигур. Человечек на фотографии был маленький, горбатый, с короткими кривыми ногами, искалеченной подвернутой рукой, в длинном, почти до колен френче, в слишком больших для него сапогах и в несуразно большом картузе.

"А это что за клоун?" — спросил я. "Не узнали?" — засмеялся, довольный, Грищенко. Видимо, не я первый "ловился" на этой фотографии. "То ж Сталин!"

Долго я разглядывал картинку. Есть у любительских фотографий свойство вытаскивать нечто такое...

А Грищенко тем временем рассказал историю. Имелся на одном из эсминцев в той группе кораблей комиссар, который, мягко говоря, не блистал умом. Настолько не блистал, что комиссара, от греха подальше, пока вожди на борту, спровадили на ют, к кормовому орудию: стой там и не отлучайся! Грустит комиссар у орудия, вместе с орудийным расчетом, и очень переживает, что лишен счастья увидеть любимого товарища Сталина.

И вдруг на ют выходит Сталин. Один. Трубочку раскуривает.