Константин Рыжов - 100 великих россиян

«Матушка! Мы все готовы, — говорили они, — только ждем твоих приказаний, что, наконец, велишь нам». Под влиянием этих уговоров, а также послушавшись уговоров своего доктора Лестока (через которого действовал французский посланник Шетарди), Елизавета, наконец, решилась на переворот.

Ночью 25 ноября 1741 г. она отправилась в казармы Преображенского полка и оттуда с одной ротой солдат захватила дворец, арестовала Анну Леопольдовну, ее мужа герцога Брауншвейгского, малютку Ивана Антоновича и объявила себя императрицей.

Самостоятельное царствование Елизаветы имело в себе много блеска и славы. Новая императрица была очень приятна в общении, остроумна, весела, изящна, и приближенным невольно приходилось следовать ее примеру, чтобы оставаться в фаворе. Это способствовало развитию высшего русского общества на пути европейской утонченности. Разумеется, русскому двору и тогда было далеко до парижского эталона, однако по сравнению с аннинским двором прогресс был заметным и впечатляющим. Правда, и цена за него была заплачена немалая. Елизавета имела слабости, которые недешево обходились государственной казне. Страсть к нарядам и к уходу за своей красотой у императрицы граничили с настоящей манией Долгое время вынужденная стеснять себя в этом смысле по экономическим соображениям, она со дня своего восшествия на престол совершенно переменилась и никогда больше не одевала новое платье во второй раз. Танцуя до упаду и подвергаясь сильной испарине вследствие преждевременной полноты, она иногда по три раза меняла наряды во время одного бала. В 1753 г. при пожаре какого-то из ее московских дворцов сгорело четыре тысячи платьев, однако после смерти Елизаветы их осталось в ее гардеробах еще 15 тысяч. Кроме того, к наследникам перешли два сундука ее шелковых чулок, тысяча пар туфель и более сотни кусков французских материй. Елизавета с нетерпением поджидала прибытия французских кораблей в Санкт-Петербургский порт и приказывала немедленно покупать новинки, привозимые ими, прежде, чем другие их увидели. Гардероб императрицы вмещал и собрание мужских костюмов. Она унаследовала от отца любовь к переодеваниям. Два раза в неделю при дворе происходили маскарады, на которых Елизавета часто появлялась переодетой в мужские костюмы — то французским мушкетером, то казацким гетманом, то голландским матросом. У нее были красивые ноги, и, полагая, что мужской костюм не выгоден ее соперницам по красоте, она то и дело затевала маскированные балы, на которые все дамы должны были являться во фраках французского покроя, а мужчины — в юбках с панье.

Императрица строго следила за тем, чтобы никто не смел носить платьев и причесок нового фасона до того, как она их оставляла. Однажды Лопухина вздумала явиться во дворец с розой в волосах, тогда как государыня имела в прическе такую же розу. В разгар бала Елизавета заставила виновную встать на колени, велела подать ножницы, срезала преступную розу вместе с прядью волос и, закатив виновнице две добрые пощечины, продолжала танцевать.

Императрица вообще была женщиной гневливой, капризной и энергичной, несмотря на лень. Своих горничных и прислугу она била по щекам и бранилась при этом самым непристойным образом. Раз ей понадобилось обрить свои белокурые волосы, которые она красила в черный цвет. Сейчас же был отдан приказ всем придворным дамам также обрить свои головы. Всем им пришлось заменить прически безобразными черными париками. Вспыльчивость сочеталось в ней с чрезвычайной религиозностью. Елизавета проводила в церкви многие часы, стоя коленопреклоненной, так что даже иногда падала в обморок. Но и здесь прирожденная лень давала себя знать во многих забавных мелочах. Совершая пешком паломничество в Троицу, Елизавета употребляла недели, а иногда и месяцы на то, чтобы пройти 60 верст, отделявшие Москву от монастыря. Случалось, что утомившись, она не могла дойти пешком три-четыре версты до остановки, где она приказывала строить дома и где отдыхала по нескольку дней. Она доезжала тогда до дома в экипаже, но на следующий день карета отвозила ее к тому месту, где она прервала свое пешее хождение. В 1748 г. богомолье заняло почти все лето. Елизавета строго соблюдала посты, однако не любила рыбы и в постные дни питалась вареньем и квасом, чем сильно вредила своему здоровью.

«Ассамблеи», введенные Петром I, были забыты ближайшими его преемниками. Елизавета возродила этот обычай наряду с другими, но от прежних собраний, на которых царила скучная атмосфера казенного праздника, осталось одно название. Теперь законом стали французские образцы и французская грация.

После государственного переворота совершилась еще и другая революция: ее создали торговцы модными товарами и учителя танцев. В елизаветинскую эпоху дворянству привился вкус к развлечениям и утонченным удовольствиям. Все виды изящества и роскоши быстро развивались при русском дворе. Главному повару императрицы Фуксу положен был оклад в 800 рублей, что по тем временам считалось огромной суммой. Однако, по правде говоря, это был едва ли не единственный хороший повар на весь Петербург. Государыня любила хорошо поесть и знала толк в вине. Не оставалась без внимания и духовная пища. Уже во время своей коронации Елизавета велела выстроить в Москве оперный театр. С тех пор оперные представления постоянно чередовались с аллегорическими балетами и комедиями.

Впрочем, иноземные наблюдатели, а в особенности французы, отмечая эти новшества, жаловались на то, что изобилие роскоши не покрыло недостаток вкуса и изящества. В общественных собраниях по-прежнему царила скука, мало было живости и остроумия, которые одни и сообщают раутам прелесть. Любя веселье, Елизавета хотела, чтобы окружающие развлекали ее веселым говором, но беда была обмолвиться при ней хотя бы одним словом о болезнях, покойниках, о прусском короле, о Вольтере, о красивых женщинах, о науках, и все большею частью осторожно молчали. Собственно, и роскошь по европейским меркам во многом оставалась мишурной. Настоящих дворцов, удобных для проживания, еще не было. Несмотря на свою позолоту они скорее напоминали палатки Золотой орды. В них не жили, а, по выражению Дугласа, скорее стояли на биваках. Строили их с изумительной быстротой, буквально за считанные недели, но при этом забывали о комфорте. Лестницы были темными и узкими, комнаты — маленькими и сырыми. Залы не отапливались. Угнетали шум, грязь и теснота. В будничном обиходе царили неряшество и каприз; ни порядок придворной жизни, ни комнаты, ни выходы дворца не были устроены толково и уютно; случалось, навстречу иноземному послу, являвшемуся во дворец на аудиенцию, выносили всякий сор из внутренних покоев. Да и нравы старого московского двора не совсем еще отошли в прошлое. Государыня любила посиделки, подблюдные песни, святочные игры. На масленицу она съедала по две дюжины блинов. Фаворит Разумовский приохотил Елизавету к жирной украинской кухне — щам, буженине, кулебяке и гречневой каше. Этим он нанес непоправимый ущерб красоте своей подруги. Елизавета расплылась. Впрочем, дородность в то время не считалась в России недостатком. Гораздо более, чем тонкостью талии, дорожили цветом лица. Другие излишества также расстраивали здоровье императрицы. Она редко ложилась спать до рассвета и засыпала с большим трудом, лишь после того как начинали чесать пятки. Пробуждалась она около полудня.