Сергей Балмасов - Иностранный легион

Ниже вниманию читателя предлагаются отрывки из записок журналиста Альбера Лондра «Бириби — военная каторга», выпущенных в Ленинграде в 1926 г., впервые из французских журналистов посетившего французскую каторгу в Северной Африке, на которой оказалось немало легионеров в виде наказанных или взятых в подмогу военной юстиции в качестве экзекуторов. Печатаются с сокращениями страницы 49, 57, 58, 66. «…Вот повар Гуа. Гуа — старая кляча. Он дебютирует в арестантских батальонах. После 3 лет «честной и верной службы» он «взгревает» унтер-офицера: 10 лет общественных работ. Он проделывает все дисциплинарные лагери: в Тунисе — Тебурсук, в Алжире — Дуэру и Боссюэ. Возвращается во Францию. Война, поступает в Легион, там убивает человека: снова 5 лет. Он с нетерпением ждет освобождения, чтобы опять поступить на службу. Он рассчитывает выйти на пенсию сержантом!» «…Иногда военной юстиции не хватает рук, требуется подмога. Таким образом, и попадают сюда из Иностранного легиона сержанты-немцы. Один из арестантов рассказывает: «Один из них избил меня рукояткой револьвера и связал «жабой», т. е. так, чтобы связанный походил от удушья на жабу, и положил меня головой над парашей. Потом ушел. Вечером фельдфебель меня развязал. Немец вернулся с работ. Он просунул свою мерзкую рожу в палатку и спросил меня: «Ты еще не околел, паршивец?» Увидев, что меня развязали, он связал меня снова. Я пролежал «жабой» до утра. Он мне отплачивал за Верден». Другой рассказывал так: «Он заставлял нас брать раскаленные камни из печи для обжигания извести. И еще измывался: «Мешки, — говорил он, — нужны отечеству. Для вас, паршивцев, они слишком дороги». Третий рассказывал: «Бывало, немец мне говорит: «Покажи-ка мне спину!» Я поворачиваюсь… «Нагнись!» Я нагибаюсь. Тогда он пользуется моим незавидным положением и пинком ноги опрокидывает меня носом в землю. «Поди сюда, повернись!» Я поворачиваюсь. «Нагнись». Я нагибаюсь, он опять сначала, пока ему не надоедает». «Каторжан для работ отдают подрядчикам, которые выжимают из них все соки, чтобы получить больше выручки. Для контроля над трудом каторжан опять берут сержантов из Легиона. Однажды подрядчик сказал сержанту: «Мне нужно утром 64 квинталя дров, [529]устройте это, вознаграждение Вам будет увеличено». Нас было тогда 45 человек каторжан. Надо было видеть сержанта П.! Сержанты получают тайком от подрядчиков дополнительные деньги: «Стрелки, стрелки, подгоняйте! — кричал он. — Ну-ка, хлыстом, прикладом, живее!» Отстававшие платили спиной… Всего в том лагере, Сиди-Мусахе, бывало. Например, случай с Лекильоном, легионером.

— Дай мне табаку, — сказал ему накануне один сенегалец. Они здесь были стрелками, а некоторые были и в заключении. Нет! Твоя плохой товарищ, моя кончал с твоей. На следующий день находят Лекильона с резаком, которым валят деревья в руке перед деревом, которое он срезал. Что с ним случилось? Как что? Умер».

Воеводин А.А. Тягота Кто раскроет единственный смысл человеческой жизни, кто разгадает ее пути? Кто прекрасную душу человеческую, опаленную божественным словом, отвратить от темной бездны? Опалила душу Игоря тоска — тягота сердечная, к тому месту тягота, где родила его мать, где оставил неиспитую женскую любовь. Неправильный четырехугольник серого камня с двумя зубчатыми башенками придавил невысокий холм. Старые стены прорезаны узкими бойницами. Со склонов холма разбежался, раскинулся грязно-белый арабский городишка. Желтый минарет нижет иглой теплый воздух. Под ним белый купол марабу. Из-под белого камня струится источник, теплые воды которого собираются в бассейны. Много медленных черепах и блестящих черных змей живет в теплых водах бассейнов. Внутри здания на холме — мощеный двор. Одна из сторон его отведена под конюшни и гараж. Здесь расположен эскадрон Иностранного легиона. Здесь люди всех цветов и национальностей. И в какие неестественные, грубые формы отлилась жизнь этой кучки людей, собранных несчастием изо всех стран. Пьянство и порок поощряются. Они разлагают душу, стирают воспоминания о прошлом. А когда нестерпимой становится тягота к оставленному — сильные побеждают и возвращаются, — слабые падают, раздавленные железной пятой сурового закона борьбы, и крики их тонут в глубоких песках пустыни, в сухом треске выстрелов быстрой арабской шайки. Эту маленькую крепость, этот военный пост, затерянный в диких горах, арабы почтительно называют «казба». Дымящееся от усталости солнце ушло на запад за каменные горы, из потемневшей пустыни подул горячий ветер — будто кто открыл дверцу железной печи… Подстегнутое сердце бьется неровно и тревожно… Кривые, узкие улочки белого городка обильно политы вдоль слепых стен. За столиками кафе арабы в белых бурнусах тянут сладкий черный кофе и из тоненьких трубочек курят такрури, от которого надолго странно деревенеет тело. Тихо, не колеблясь, пылают красные язычки фонарей и плошек в теплых, лиловых сумерках. Над дверями лавочек темными силуэтами висят соломенные веера-топорики, у входа янтарем отсвечивают груды фиников, искрами бронзы блестят крупные сливы. В смутных сумерках чуть намечаются горбатые фигуры лежащих верблюдов. Игорь долго, бесцельно бродит по улочкам под руку с легионером-турком Ахметкой… Белые бурнусы арабов, красные огоньки плошек воскрешают в душе праздник. Весенний темный зов, светлые передники гимназисток, идущих к вечерне… Ночь милого юношества в страстной четверг — родная и верная, как объятия матери… Цветные фонарики тают и вспыхивают. Несут свечи в бумажных фунтиках, защищая ладонью, чтобы не потух святой огонь. Гимназистки веселыми задорными стайками, как весенние птицы, носятся по бульвару, и слышен звонкий смех Наташи… Хочет подойти к ней, но не идет. Полон робости и про себя твердит ласковые глупые слова… В кафе часы показывают шесть, и они бегут по улочке, расталкивая арабов, чтобы не опоздать к вечерней поверке. Опоздаешь — сержант Денизо с довольным смехом навесит на плечи тяжелый ранец с камнями и выставит с винтовкой у дверей казармы. Или еще хуже — даст ведро и веревку и заставить вычерпывать нечистоты из уборной. В зловонных объятиях правды умирают воспоминания, гаснет мечта… Игорь спешит. За ним широко шагает Ахметка, бормочет:

— Не опоздай… худо… Во дворе казармы поверка. Вытянувшись всем телом, стоит Игорь в строю рядом с коричнево-черным великаном — арабом… А когда выходит из рядов, встречается с Мишелем Гойером, — русским евреем из Звенигородки, бывшим во время войны в экспедиционном корпусе во Франции. Мишель ехидный, хитрый человек, тайный коммунист. Он останавливает Игоря.