Гульельмо Ферреро - Величие и падение Рима. Том 2. Юлий Цезарь

Ободренная благосостоянием, которое все считали вечным, Италия теряла чувство справедливого и несправедливого, истинного и ложного, мудрости и безумия и смело устремлялась в будущее, не имея другой цели, как идти все далее, какой бы то ни было ценой. Но это благосостояние было только кажущимся. Издержки повсюду возрастали, а доходы не увеличивались в такой же пропорции. Финансовая эксплуатация провинций, самый изобильный источник богатства со времен Гракхов, была готова иссякнуть. По мере его истощения Италии приходилось жить только на политическую и военную эксплуатацию провинций. Это — один из существенных фактов десятилетия, следовавшего за консульством Цезаря, и он объясняет нам как популярность, какой пользовалась в данный момент цезарская политика демократического империализма, так и ужасный кризис, каковой со временем она должна была породить. В последние двадцать пять лет Азия и Греция, приносившие италийским финансистам после завоеваний Суллы гораздо меньше доходов, чем раньше, совершенно истощились. С этих пор стало невозможным за несколько лет сколотить на Востоке крупное состояние, потому что все богатства, которые можно было с большей выгодой перевезти в Италию или эксплуатировать на месте, уже были во власти италийских финансистов. Новые завоевания, Понт и Сирия, уже ранее истощенные долгими войнами, не приносили капиталистам особенно больших доходов.

Крупные капиталы улетучивались из этих предприятий. Сыновья, племянники, внуки всадников, собравших миллионы за полустолетие, последовавшее за смертью Гая Гракха, подобно Аттику, мирно пользовались в Италии унаследованными ими богатствами, занимались политикой, делами, наукой, удовольствиями. Последние остатки древнего азиатского богатства были захвачены теперь толпой мелких ростовщиков, оперировавших скромными капиталами. Таким образом, почти исчез тот класс крупных, очень богатых, образованных и влиятельных финансистов, который образовывал главную политическую силу в период от Гракхов до Суллы. Сперва он был ослаблен убийствами и конфискациями Мария и Суллы, затем в последние двадцать пять лет обессилел от недостатка крупных дел и от желания наслаждаться богатством, всегда появляющегося у сыновей тех, которые его собрали. Наконец, он отчасти смешался с политической знатью и уступил свое место той темной толпе невежественных финансистов, которая могла пользоваться лишь очень умеренным влиянием.

Политическое могущество крупных финансистов, так сильно волновавших республику во времена Мария и Суллы, было почти историческим воспоминанием. Последним усилием его были преследования после заговора Катилины. Теперь дух Катилины торжествовал повсюду. Победоносная народная партия внесла в управление и в общество антиплутократическую ненависть и предрассудки масс. В этом ей помогала знать, которая тогда, как и всегда, ненавидела крупных финансистов. Хотя три вождя народной партии не были врагами капиталистов, исполнительная власть высказывалась все более и более против них. В Македонии Пизон легко добился понижения процентов на городские займы. [116]В Сирии Габиний постоянно обвинял италийских капиталистов и чинил им всевозможные притеснения, чтобы убедить, что Италия является страной, более благоприятной для употребления их капиталов, чем Сирия. [117]В Риме старые законы, запрещавшие сенаторам заниматься торговлей и долгое время пренебрегаемые, были восстановлены в силе, по мере того как в италийской политике приобретало влияние антиплутократическое течение. С этих пор в высших классах, а особенно в политическом мире, опасались помещать капиталы в предприятия, риск и трудности которых увеличивались; и если кто-нибудь позволял увлечь себя в них, то тщательно скрывал это. Так поступил Марк Брут, сын Сервилии, когда, сопровождая Катона на Кипр, познакомился с двумя италийскими дельцами, опустошавшими Восток, и при их посредстве дал деньги царю Ариобарзану и кипрскому городу Саламину под 48 процентов. Так как закон Габиния запрещал подобные дела, то он тайно интриговал, чтобы добиться утверждения этого займа особым постановлением сената. [118]

Когда исчезли спекуляции и крупные предприятия, для высших классов, а особенно для политической олигархии, не осталось другой поддержки, как прибыль от военных операций, богатой добычи, налогов, выкупов и подарков, следовавших за войнами. После крупных состояний, приобретенных Лукуллом и Помпеем, после крупных сумм, собранных сопровождавшими их скромными лицами, римские политики, их друзья и родственники мечтали следовать этим примерам в той части мира, где еще не проходили римские армии.

Без труда можно представить, как эти надежды должны были содействовать развитию империализма во всем римском обществе. Военный грабеж был с этих пор самым выгодным промыслом для Италии, особенно для мирных классов, ничем не рисковавших, для купцов, предпринимателей, ремесленников, которым доставляли работу разбогатевшее от добычи государство и возвращавшиеся с деньгами генералы, офицеры, даже солдаты. Гражданское население, занятое торговлей и земледелием, было поэтому не меньшим энтузиастом завоеваний, чем политический мир. Оно, может быть, требовало даже с большим жаром увеличения империи, ибо его, как все мирные классы, ослепляла прелесть военной славы, рассказы о битвах и войнах. Эта литературная и платоническая любовь к войне гражданского элемента, свойственная всем передовым цивилизациям, распространилась тогда по Италии и сделалась силой, которой пользовались партии, чтобы навязать республике политику империалистических авантюр. Если современный империализм принимает за образец империализм римский, то последний брал за образец империализм Александра Великого. Ни одна историческая личность не была так популярна в Италии, как македонский завоеватель, и все думали, что Рим должен совершать те же самые подвиги.

Но, ожидая, пока римская империя станет столь же обширной, как империя Александра, все делали долги; и это было самым непосредственным и самым наглядным проявлением всеобщего энтузиазма. Все были одновременно должниками и кредиторам. Давали в долг другому деньги, когда они были, и занимали, когда в них нуждались. Италийское общество становилось запутаннейшим лабиринтом долгов и займов; syngraphae, как назывались тогда векселя, всего чаще переписывались при наступлении срока уплаты и учитывались, подобно современным векселям, ибо нужда в капиталах и частые колебания курса сделали бы разорительной своевременную их оплату. Нуждавшиеся в деньгах старались продать финансисту долговые претензии к другим лицам, и финансист учитывал их, делая большую или меньшую скидку, смотря по солидности векселя, нужде кредитора и условиям денежного рынка. [119]