Гульельмо Ферреро - Величие и падение Рима. Том 2. Юлий Цезарь

Этот план, подобно всем творениям Цезаря, был смел и велик; но какие громадные физические и моральные усилия должны были затратить он сам, его друзья и солдаты, чтобы привести его в исполнение! Экономические, военные и политические трудности были неизмеримы. Особенно должно было заботить Цезаря общественное мнение, находившееся еще в оцепенении и крайнем замешательстве. Оно, правда, немного изменилось в его пользу вследствие последних событий. По пути многие города, оказывавшие в прошлом году блестящий прием Помпею, устраивали теперь празднества в честь Цезаря. [596]Многие сенаторы, которых Помпей заставил уйти из Рима, готовились вернуться туда вместе с завоевателем. [597]Масса лиц была склонна теперь оправдывать Цезаря и обвинять Помпея, признавая, что Цезарь вовсе не был провокатором, что он дал доказательство своей умеренности и миролюбивых намерений. Часто даже нравилось преувеличивать его заслуги, его счастье и его могущество; говорить, что он мог бы, если бы захотел, привести из Галлии бесчисленную армию и что он владел неизмеримыми сокровищами. [598]Но, в сущности, Италии не было дела ни до Цезаря, ни до Помпея, ни до всех других вождей в этой борьбе, которая внушала ей столь же глубокую скуку, сколь и недоверие, раздражение и отвращение. Прием, оказываемый Цезарю италийскими городами, хотя и дружественный, разительно отличался от того приема, который они оказывали сорок лет тому назад его дяде, возвращавшемуся из Африки. Италия слишком изменилась за эти сорок лет. Сыновья и внуки знати, собственников, несчастных крестьян, которые, сами того не зная, полстолетия тому назад приносились в жертву ради будущего Италии, владели теперь фермами, обрабатываемыми землями, рабами и домами в городах. Они сделались деятельными купцами, жадными ростовщиками, политиками, которые, ловко маневрируя среди различных партий, приобретали репутацию и становились зажиточными. Одни были адвокатами и юрисконсультами у своих знатных друзей; другие — мелкими собственниками, чьи хорошо одетые дети отправлялись в сопровождении рабов в школу, посещаемую детьми лучших фамилий. Все эти люди создавали эгоистическое общественное мнение, требовательное и противоречивое. Оно совершенно не считалось с трагичностью положения, созданного событиями, и, испытывая сильный страх перед междоусобной войной, воображало, что мир был очень легким делом, зависевшим исключительно от воли Цезаря и Помпея. Никто не хотел признать, что Цезарь теперь принужден сражаться. Слабый поворот к нему отчасти обусловливался надеждой, что он положит конец враждебным действиям. [599]В сущности, общественное мнение, и благоприятное и враждебное, создавало ему лишь очень серьезные затруднения своими наивными, глупыми и противоречивыми домогательствами.

Цезарю помог осознать эти затруднения разговор с Цицероном. Проезжая через Формии и желая в этот критический момент укрепить дружбу с наиболее влиятельным современным писателем, Цезарь посетил его, вероятно, утром 28 марта. [600]Но этот разговор, который месяцем ранее мог бы стать событием во всемирной истории, теперь был только заурядным ее фактом. Цезарь выказал свою любезность и учтиво приглашал Цицерона приехать в Рим, чтобы вести там переговоры о мире. Когда Цицерон спросил у него, будет ли он свободен поступить так, как ему покажется лучше, Цезарь дал утвердительный ответ, прибавив, что он никогда не смог бы предъявлять условия человеку, подобному ему. Цицерон сказал тогда, что хочет воспротивиться в сенате экспедициям Цезаря в Испанию и Грецию, которые, по слухам, тот думает предпринять. Цезарь был вынужден ответить, что такие протесты будут бесполезны, потому что он поставлен обстоятельствами перед необходимостью без промедления начать эту войну. «Я знаю это, — возразил Цицерон, — но я не мог бы говорить иначе». Холодная и банальная беседа продолжалась еще некоторое время. После разных вопросов Цезарь наконец выразил надежду, что Цицерон еще подумает. Цицерон, конечно, обещал это, и Цезарь продолжал свой путь в Рим. [601]Свита Цезаря произвела на раздраженного этим разговором Цицерона самое дурное впечатление. Он видел там только молодых негодяев, несостоятельных должников или преступников, одним словом — банду авантюристов, и после этого свидания окончательно решил уехать. Этот человек и эта банда, конечно, желали гибели Помпея, конфискации имущества богачей и грабежа государства. Нет, он не пойдет на заседание сената; напротив, он последует за своим другом в Грецию. [602]

29 марта 48 года [603]Цезарь прибыл в Рим, откуда он уехал проконсулом девять лет назад. Как было далеко то время! Сколько перемен произошло за эти годы, полные такими событиями! Как изменился и украсился сам город! Но Цезарь не имел времени удивляться всему этому. Он спешил уехать в Испанию и наложить свою руку на оставленное Помпеем казначейство. Антоний и Квинт Кассий созвали вне померия оставшихся в Риме сенаторов. Цезарь притворился, что находится перед законно собранным сенатом, и произнес миролюбивую речь, оправдывая свои действия, утверждая, что он не прибегнет к насилию и позволит всем желающим свободно уйти к Помпею. Он предложил отправить в Грецию послов для переговоров о мире; потом подобную же речь он произнес перед народом, отдал приказание о раздаче хлеба и обещал каждому триста сестерциев. [604]Но эти заявления лишь вновь разбудили в недовольном и противоречивом общественном мнении прежние подозрения относительно намерений Цезаря. Указывали, то предложение вести переговоры о мире не может считаться серьезным, если Цезарь не приостановит своих военных приготовлений до получения ответа. [605]Тщетно искали послов, никто не хотел ехать: такое действие возымели угрозы Помпея. [606]

Все же в первых числах апреля Цезарь и сенат, казалось, согласно работали над реорганизацией правительства с помощью оставшихся в Риме магистратов. Оказалось, что в Риме оставался претор этого года Марк Эмилий Лепид, сын консула, умершего во время революции 78 года, зять Сервилии и друг детства Цезаря. По причине его родства с Сервилией и своей старой дружбы Цезарь мог доверять ему, и он заставил сенат возложить на Лепида обязанности консула. [607]Антоний, конечно, также по декрету сената был поставлен во главе войск, остававшихся в Италии. Другой сенатский декрет утверждал назначение Кв. Валерия в Сардинию, Куриона — в Сицилию и Африку, Марка Лициния Красса — в Трансальпийскую Галлию и Долабеллы — в Иллирию. [608]Но когда Цезарь, побуждаемый необходимостью к действиям, горячо взялся за дело и потребовал согласия сената на то, чтобы воспользоваться фондами казначейства, разгорелась борьба. Даже без его объяснения все понимали, что цель этого — испанская война. Неизвестно, дал сенат свое согласие или отказал в нем. [609]Но мысль, что общественные средства будут употреблены одним из соперников для продолжения беззаконной и бедственной войны, до такой степени возмутила общественное мнение, что народный трибун Луций Цецилий Метелл, надеясь на свою неприкосновенность, решился воспрепятствовать кузнецам и солдатам, посланным Цезарем, чтобы разбить двери в подземелье храма Сатурна, где лежали деньги и ключи от которого увезли с собой консулы. Тогда Цезарь потерял терпение: он лично явился к казначейству во главе своих солдат и пригрозил трибуну смертью, если тот немедленно не удалится. [610]