Бенедикт Сарнов - Сталин и писатели Книга первая

Все это, конечно, ни в коем случае не означает, что все эти лейтенанты, майоры и генерал-майоры в размолвке Сталина с Эренбургом были ЗА ЭРЕНБУРГА — ПРОТИВ СТАЛИНА. Так они, разумеется, свое отношение к этой «размолвке» не формулировали. Наверно, даже считали, что на самом деле никаких разногласий у Сталина с Эренбургом нет, что все это — «политика». Из каких-то там политических соображений Сталину понадобилось СДЕЛАТЬ ВИД, что ЛИНИЯ ЭРЕНБУРГА — НЕ ЕГО ЛИНИЯ. А на самом деле, в глубине души, он, Сталин, думает и чувствует так же, как они. Просто — по должности — не может, не имеет права говорить обо всем этом с полной откровенностью.

Вот, скажем, написал Эренбург в какой-то своей статье, что союзники (англичане и американцы) берут города «по телефону» и «по фотоаппарату», а мы за каждую новую пядь немецкой земли платим кровью. Ведь так оно и есть на самом деле, и все мы это знаем. Но говорить об этом так прямо нельзя. Во всяком случае, он, Сталин, этого позволить себе не может. И даже не может позволить это Эренбургу: нельзя раздражать союзников. Наверно, «Ильюша» тут и в самом деле слегка погорячился. Приходится соблюдать дипломатию.

То есть подспудная мысль у авторов всех этих писем, если сформулировать ее с грубой прямотой, наверно, свелась бы к тому, что Сталин приказал покритиковать Эренбурга «для виду». (Как много лет спустя, совсем по другом поводу выразился в одной своей песне Галич: «Это ж, рыжий, все на публику!»)

Насчет союзников оно, может быть, так и было. А вот что касается немцев, — тут дело было серьезнее.

Война кончалась. Надо было решать послевоенную судьбу Германии. Какая-то ее часть станет нашей оккупационной зоной… О том, чтобы со временем превратить ее в суверенное германское социалистическое государство, Сталин тогда, наверно, еще не помышлял. Но формула «хороший немец — мертвый немец» уже исчерпала себя. Дело иметь предстояло с живыми немцами, и их надо было поделить на «хороших» и «плохих». И поэтому, говоря о врагах, отныне надо было забыть слово «немцы». Не с немцами была у нас война, а с фашистами.

В 1967 году я составил для большой серии «Библиотеки поэта» том стихов Эренбурга. Книга проходила в издательстве с большим трудом. В категорической форме мне было предложено изъять из нее добрую треть. В первую очередь это касалось военных стихов, в которых то и дело мелькало слово «немцы».

Примерно в это же время я жил летом в маленькой деревне под Рузой. Меня поражали деревенские старухи: рыхлые, ленивые, они целыми днями сидели на завалинке, лузгали семечки и точили лясы. Собственно, поражали меня не они, а одна из них, на этих совсем не похожая. Худая, как жердь, она ни минуту не сидела на месте. То косила траву, то сгребала ее, то бегала кормить кроликов. В общем, дел и забот у нее всегда было полно. И однажды я не выдержал, спросил:

— Баба Катя! Что это ты совсем не такая, как эти, глу-ховские. Будто с другой планеты сюда свалилась!

Она ответила:

— А я и есть не местная. Я ж с под Смоленска. Там у меня в войну немцы избу сожгли с детьми. Заживо детки мои сгорели. Сейчас, конечно, мы их зовем товарищами. А разве ж товарищи так поступают.

Статья Г.Ф. Александрова «Товарищ Эренбург упрощает» тут вроде как ни при чем. А на самом деле — очень даже при чем. Этой статьей Сталин ясно дал понять, что отныне всех немцев, которые объявят себя антифашистами, мы будем считать своими товарищами. А не успевший перестроиться Эренбург продолжал твердить свое. То, что с такой обезоруживающей, трогательной наивностью выразила моя баба Катя: «Разве ж товарищи так поступают!»

Лев Копелев в своей книге «Хранить вечно», на которую я тут уже ссылался, рассказывает, что, когда его арестовали, допрашивающий его следователь контрразведки показал ему аккуратно отпечатанный листок с предъявленными ему обвинениями:

«… систематические антисоветские высказывания, выразившиеся в защите немцев, в клевете на союзников, клевете на советскую печать и клевете на советского писателя Эренбурга…»

А далее он сообщает:

Протокол допроса об Эренбурге был еще в конце первого следствия изъят из дела. Позднее стало понятно — это произошло после статьи Александрова против Эренбурга. Я был уверен, что остаюсь в тюрьме только из-за волокиты, из-за перегруженности следственного аппарата.

Эта его уверенность основывалась на убеждении, что, выражая свое несогласие со статьями Эренбурга, он был прав. И вот теперь эту его правоту подтвердила статья Александрова, то есть — сам Сталин.

В том же духе, когда его судили, высказывался и один из свидетелей защиты:

Да, мне известно, что в последние месяцы войны он спорил с некоторыми товарищами… Он возражал против отдельных фельетонов Эренбурга, об этом и мы с ним говорили, когда он приезжал с фронта в последний раз в январе 44 года. Потом моя жена — она была комиссаром снайперской школы — виделась с ним на фронте, осенью, уже в Польше, и рассказывала мне об их беседах и спорах. И я отлично помню, когда в «Правде» появилась статья Александрова, я ей сказал: «Смотри, ведь это именно то, что говорил нам Лева, вот, небось, теперь торжествует…» Мы еще не знали, что в это же время он уже был арестован и как раз за это… И когда мы узнали, в чем его обвиняют, мы все были потрясены.

Арестован он был за то, что активно — не только на словах — выступал против бесчинств, мародерства, насилия наших солдат в Восточной Пруссии. Те, кого он клеймил и разоблачал, доказывая свое право на все эти бесчинства, ссылались (демагогически, конечно) на Эренбурга, как на своего союзника. И в этих спорах он в запале, случалось, действительно говорил, что Эренбург ему не указ, что он, Эренбург, в своей слепой ненависти к немцам сошел с правильных марксистских позиций. Но Бог правду видит (хоть и не скоро скажет). И вот Бог (то есть Сталин) наконец сказал свое веское слово. Статьей Александрова «Товарищ Эренбург упрощает» он дал команду: немедленно, самым жестоким образом пресечь бесчинства распоясавшихся насильников и мародеров.

В числе тех политических задач, которые Сталин решал этой статьей, была, конечно, и эта. Хотя в распоряжении Верховного Главнокомандующего, как вы понимаете, были и другие, гораздо более действенные способы пресечения этих бесчинств.

Да на первых порах не так уж он и хотел их пресекать. Склонен был отнестись к ним с пониманием и даже поощрять. (Как Суворов, отдававший своим чудо-богатырям взятый штурмом город на разграбление.)

Вот одно из — разумеется, не предназначавшихся для печати — его высказываний того времени — как раз на эту тему.

Он… налил мне стопку водки и предложил выпить за Красную Армию. Не сразу поняв его намерение, я хотел выпить за его здоровье.