Иван Сахаров - Сказания русского народа

Память о Семике сохранилась в названии местностей. Так под Ярославлем называется слобода Семик, в Мосальском уезде есть село Семиково, в Устюжском уезде есть пустошь Семики, в Боровицком есть сельцо Семицы. Замечательнее всего, что в письменных памятниках слово семик встречается только с конца XVII столетия. Народная память долговечнее письменных памятников.

Всесвятская неделя

В продолжение всесвятской недели отправляются разные народные обряды и увеселения. В одних местах мы видим похороны Костромы, гульбище Ярилы, в других развивание троицких венков, проводы весны и народные гулянья. В Спасске, Рязанской губернии, самое воскресенье этой недели известно под именем Русального заговенья.

Кострома

Народное празднование Костромы в селениях Пензенской и Симбирской губерний отправлялось в понедельник, а в Муромском уезде — в воскресенье. Местные обряды сего празднества имеют свои отличия. Замечательно, что в наших письменных памятниках не находим верования в Кострому. Страннее всего, что в городе Костроме это празднество совершенно неизвестно.

В селениях Пензенской и Симбирской губерний сбираются девицы в простых платьях, в назначенное место. Здесь они выбирают из среды себя одну девицу и называют ее Костромой. Отделившись от всех подруг, Кострома стоит с потупленной головой. Другие девицы подходят к ней с поклонами, кладут ее на доску и с песнями относят на реку. На берегу пробуждают Кострому и поднимают за руки. После сего начинается купанье: здесь девицы купают друг дружку. Старшая из них сгибает из лубка лукошко и бьет в него, как в барабан. Девицы выходят из воды и отправляются домой. В новых, праздничных платьях выходят на улицу и доканчивают день в хороводах и играх.

В Муромском уезде похороны Костромы справляли молодцы и девицы. Собравшись в назначенное место, они делали из соломы чучело. В одних местах убирали его в какое-нибудь платье, в других только перевязывали веревками. Чучело называли Костромой и становились все пред ней в почтительном виде. Старшие почетных родителей девицы и молодцы брали Кострому на руки и с песнями относили на берег озера или реки. Здесь все, сопровождавшие Кострому, разделялись на две стороны. Одна, охранявшая чучело, становилась в кружок, молодцы и девицы кланялись Костроме и производили перед ней разные телодвижения. Другая сторона нападала внезапно на первую для похищения ^Костромы. Обе стороны вступали в борьбу. Как скоро захватывали чучело, то тотчас срывали с него платье, перевязи, солому топтали ногами и бросали в воду со смехом. Первая сторона с отчаяния производила заунывный вой, другие закрывались руками, как бы оплакивая погибель Костромы. После сего обе стороны соединялись вместе и с веселыми песнями возвращались в селения.

Неизвестный описатель сего обряда (Северн. Пчела 1842, № 267) полагает, что сей суеверный обряд сохранился от древности, с времен Владимира, когда русская земля была крещена, что муромцы погребением Костромы выражали Перуна, утопленного в Днепре, в насмешку киевским язычникам, и что похоронная песня Костромы оканчивалась припевом: «Выдыбай, боже». Догадка очень остроумная. Вообще все наши народные игры и обряды остаются часто без объяснения. Историческая критика обязана прежде всего отыскать верные и основательные указания и на основании их выводить свои заключения. Для объяснения муромского обряда нет пока верных указаний; но есть сравнение с чуждыми нам поверьями. В обряде Костромы видно более сходства с польскою Марзаною. Не здесь ли должно отыскивать происхождение муромского обряда?

Во Владимире-на-Клязьме прежде отправлялось подобное народное празднество с пением песен и припевом: «О Ладо мое». Один из наших старинарей, вероятно получивший об этом известие из третьих рук, провозгласил, что «во Владимире-на-Клязьме бывает погребение Лады» в противоположность Костроме. Смеем уверить, что там никогда не бывало погребения Лады, как никогда не бывало божества Лады у язычников славяно-руссов. Затейливые наши старинари всячески стараются увеличивать нашу мифологию своими вымышленными мечтами. Отсюда происходят все выдумки, отсюда появилось и погребение Лады. Мало того, что смешивают без всякого основания мифологию с демонологиею, символику с простыми обычаями, они еще под видом ученых исследований прибегают к небывалым открытиям и наводят на наших предков позорную тень многобожия.

Ярило

Народное игрище Ярилы совершалось в губерниях: Владимирской, Нижегородской, Тамбовской, Рязанской, Тверской, Воронежской и Костромской. Местные празднества различались обрядами и временем отправления. В одних местах это игрище сходствовало с погребением Костромы, в других имело свое олицетворение. В одних местах оно начиналось с пятницы Всесвятской недели, в других с воскресенья, в третьих с первого воскресенья после Петрова дня. Имя Ярилы сохранилось в названиях мест. Так в Костроме есть Ярилово поле, под Кинешмою была Ярилова роща, в Дорогобужском уезде есть село Ерилово, в Тихвинском и Валдайском уездах есть урочища Яриловичи. Во многих местах игрище Ярилы соединялось с ярмарками, где нововведения придавали как бы особенные отличия.

Наши старинари, кажется по ошибке, придавали эти отличия Яриле, не различая старых обрядов от новых и посторонних прибавлений. Соображая все местные обряды, находим два главные олицетворения Ярилы, и они-то составляют основание сего игрища и отличают от всех посторонних прибавлений. Подивимся еще странности наших мифографов, умевших Ярило причислить к славяно-русским божествам. Посмотрите на мнение нашего народа, как он умеет резко отличать свои обряды.

Преосвященный воронежский, Тихон, передавая нам понятие воронежских жителей, говорит: «Праздник сей, как я от здешних старых людей слышу, называют игрищем, которое издавна началось и год от году умножается, так что люди ожидают его как годового торжества». Если хотят причислять Ярило к божествам славяно-русским, то после этого можно обращать в такие же божества и масленицу, и святки. Костромское и Воронежское игрища разве можно принимать за мифические олицетворения Ярилы?

Костромское игрище отправлялось в воскресенье Всесвятской недели. Народ собирался на площадь после обеда. Из среды его избирался старик; на него надевали старое, поношенное платье, клали на руки гроб с чучелою — Ярилою. После сего начиналось шествие из города в поле. Женщины в это время завываниями и причитываниями выражали скорбь и отчаяние; мужчины пели песни и плясали; дети бегали взад и вперед. В поле вырывали палками могилу и в гробе хоронили Ярилу с плачем и воем. Игрище оканчивалось плясками и играми. В этом обряде ко-стромитян находим очевидное сходство с муромским обрядом Костромы. Погребение Ярилы отправлялось прежде в Калязинском уезде по дороге к Троице Нерли, близ старой сосны. Здесь ныне только осталось одно народное гулянье.