Михаил Нестеров - Посланники Великого Альмы (Книга 1)

— Я знаю это, Атуак. Альма не оставил нас, своих детей, и раскрыл у ног наших врагов грохочущую бездну. С той поры ни одно племя, сколь храбро и воинственно оно ни было, не решалось испытывать судьбу, дабы снова не прогневить всемогущего Альму. Но сейчас другой случай, наверное единственный, когда наш бог не сможет помочь нам. И дух Великой Пророчицы, вселившийся в главную жрицу несколько веков назад, предупредил нас об этом.

— Раз Альма решил бросить нас в трудный час, мы сами постоим за себя. — Атуак гордо вскинул голову.

— Не прогневи бога, сынок, — возвысил голос священник. — Уйми свою гордыню, сделай так, как велела нам Дила! Уводи людей, пока не поздно.

Атуак скрестил на груди руки и заключил:

— Не исключено, что я бы так и сделал, будь я трусливым. Но в моем сердце нет ни страха, ни робости.

— Да, ты храбрый… и гордый. Это ещё раз доказывает, что для нашего народа наступили роковые дни. Ты ведь знаешь, что Дилу называют ещё и Плачущей Пророчицей. Из глаз жрицы текли её слезы, и из уст звучали тоже её слова, что погубит наше племя отважный, но гордый вождь, чье сердце не знало страха.

— Вот видишь, — Атуак натянуто улыбнулся, — ведь все предрешено. Дила знала итог, и нам от него не уйти. Что будет, то будет.

— Это слова слабовольного человека, — возмущенно воскликнул Литуан и, видя гнев на лице вождя, которого он невольно оскорбил, тихо произнес: — Не пускай события на самотек, Атуак, ведь у нас есть выбор. Если я сумею тебя убедить, мы спасем людей. Ты можешь выслушать меня спокойно, не перебивая, какими бы обидными ни показались тебе мои слова?

Вождь заставил себя успокоиться и, подтянув колени к подбородку, обхватил их руками.

— Говори, — обронил он.

— Я начну с того, что должно показаться тебе разумным. Если ты не поймешь меня сразу, прошу, подумай над этим потом. — Литуан немного помолчал. — Четыре тысячи воинов, говоришь ты. Но вот беда, Атуак, ни один из них — и ты в том числе, никогда не вели боевых действий. Да, они умеют управляться с оружием, но не могут глядеть в глаза противнику, потому что ни разу не делали этого. Не было случая. Во время боевых учений воины испытывают напор друг друга, не больше. А что будет, когда они почувствуют жестокий, кровавый натиск? Они учатся быть терпимыми к боли, но сумеют ли они преодолеть другую — боль нанесенных им ран? Вид искалеченных тел, изуродованных и убитых собратьев не повергнет ли их в ужас? Не заставит ли их эта картина отступить и содрогнуться, тем самым обречь на гибель женщин и детей? При этом я ни в коей мере не умаляю достоинств наших людей, которые смелы и отважны. Это неоспоримо. Еще ты говоришь, что чужаков всего двести человек. Ты видел их глаза?

Вождь, не меняя позы, кивнул, и Литуан продолжил:

— Я тоже. Это глаза хищных зверей, привыкших к крови, умеющих воевать и убивать. Отсюда выходит, что все слабые стороны наших воинов, о которых я говорил, являются сильным звеном противника. Теперь об оружии. Мы мало о нем знаем, но вид его очень грозен. Я напомню тебе слова Великой Дилы: "Громом и молнией будут поражать они людей ваших, холодным огнем рассекут тела воинов…" Заканчивая сравнение сильных и слабых сторон, получается, что силы уравниваются, и нет двадцати человек против одного. Но есть ещё разум, который должен понять это.

— Из твоих слов я понял, что все наши слабые стороны от того, что мы мирный народ, что не воевали с другими племенами, не накопили должного военного опыта…

— Из моих слов ты понял лишь то, что хотел. Ты перевернул мои слова, повергнув заповедь: не отвечать злом на зло. — Литуан горестно покачал головой. — Ты попираешь законы, при которых мы жили мирно, не вступая в конфликт с другими. Хотя нет более многочисленного и сильного племени, чем наше. Нас было бы в десяток раз больше, если бы не те причины, которые ты сам назвал: болезни. Но, волею Альмы, мы снова возрождались и продолжали наш род. Сейчас я думаю, было ошибкой запрещение на смешанные браки с другими племенами. Да, это ошибка — сохранить свою расу в чистоте. Если бы не этот запрет, то образовалась бы одна большая нация; были бы процветающие города, а непримиримые племена канибалов выродились бы естественным путем или переродились. И нам не страшны были бы жалкие — при том возможном нашем могуществе — отряды завоевателей. Но этого не случилось, и мы опять на краю бездны.

— Странные вещи приходится слышать из уст служителя культа Альмы, чуть насмешливо, но в то же время удивленно проговорил Атуак. — Неужели передо мной ревностный служитель нашей религии? Это действительно ты, изменивший взгляды на веру?

— Я не изменил взглядов, просто стал смотреть шире.

— И давно ты так смотришь? — Атуак напряженно рассматривал печальное лицо Литуана.

— Может быть… — ушел от ответа священник. — Но давай вернемся к нашему разговору. Что ты решил, Атуак?

— Мои взгляды в отличие от твоих неизменны, — поддел его вождь. Здесь земля наших отцов, и мы её не отдадим. А вот что касается жизней они наши, и мы, не жалея, расстанемся с ними, отстаивая свободу.

— Отдать жизнь во имя свободы, — задумчиво произнес Литуан. — Звучит красиво, но не более в данной ситуации. Важнее сохранить жизнь, чем отдать.

— И позорно убегать и прятаться? — задал вопрос вождь. — Уподобляться земляным червям, забиваться в спасительные норы, как это делают кролики? Нет, Литуан, я не думаю, что ты мне ответишь утвердительно. — Атуак встал и облокотился о трон. — Лучше умереть с копьем в руке, чем влачить жалкое существование.

— Я рискую снова вызвать твой гнев, но все же выслушай меня. Им нужно золото, и мы можем отдать все драгоценности, какие у нас есть.

— Ага! Значит, ты предлагаешь откупиться?

— Я понимаю тебя, Атуак. Это непристойно.

Атуак дернулся, как от удара.

— Непристойно?! Ты говоришь, это непристойно?! Это позорно!

— Успокойся. Я не предлагаю этого, я просто перебираю все возможные варианты мирного исхода.

— Лучше не делай этого.

— Значит, не зря плакала Дила. Это ты — гордый и отважный вождь альмаеков — не послушал её.

— Не зря. К тому же не забывай, Литуан, это — пророчество, а от него никуда не уйти. И вообще, — устало докончил Атуак, — было бы лучше, если бы она не предупреждала нас.

— Язык — враг твой. — Литуан поднялся со скамьи и встал рядом с вождем. — Не прогневи покровителей наших — сегодня ты упрекнул и Альму, и Дилу. Не от этих ли слов бог забудет о своих детях?

— Что ж, вини во всем меня. — Атуак устроился на троне и взял в руку копье. — Чтобы до конца быть дерзким, спрошу: а не ошиблась ли Дила?

Литуан, слегка поклонившись, быстро вышел из дворца, оставив без ответа действительно дерзкий вопрос вождя.