Евгений Тарле - Бородино

Момент жесточайшей опасности для «большой батареи», как называл Наполеон все время батарею Раевского, наступил тогда, когда Наполеон приказал вице-королю Евгению отрядить для овладения ею три пехотные дивизии (в их числе образцовые дивизии Морана и Жерара) и кавалерийский корпус Груши. Но и этого Наполеону показалось мало, хотя уже этих сил, данных Евгению для нового штурма большой батареи, казалось бы, было достаточно ввиду их подавляющего перевеса над силами защитников. Но Наполеон после ужасов, пережитых в утренние часы при атаках флешей, и после новых страшных потерь, испытанных уже французами только что, тут же на Курганной высоте, решил, что большая батарея должна быть атакована одновременно с двух сторон: с фронта, куда двинется вице-король, и с тыловой части батареи (на левом фланге защитников).

Для выполнения этого плана Мюрат, распоряжавшийся кавалерией, приказал генералу Коленкуру (брату обер-шталмейстера бывшего посла при русском дворе) и Монбрену, начальнику 2-го кирасирского корпуса, опуститься с Семеновской возвышенности, промчаться по долине до батареи Раевского и с хода атаковать тыл ее. Но бурный натиск кирасир был почти тотчас же сломлен, атака отбита, и в разгаре боя пал сначала генерал Монбрен, а потом и генерал Коленкур. Не имела успеха в попытке вытеснить русских из люнета Раевского и другая конная часть (два французских карабинерных конных полка и бригада корпуса Латур-Мобура-саксонская бригада Тильмана). Русские отбили, таким образом, все атаки могущественной конницы неприятеля. Русский военный критик Липранди со справедливой иронией отмечает созданную трудолюбивыми стараниями французских и немецких историков извращенную картину конца боя за овладение батареей. Тильмана с его саксонцами русские отбросили убийственным огнем, и ни малейшего успеха ни немцы Тильмана (из корпуса Латур-Мобура), ни французы тут не имели. Даже такие сравнительно меньше фантазирующие немецкие историки, как Шнейдевинд, «хоть и не натягивают подвигов на своих брудеров», но все-таки лживо хвастают: «итог, ими же самими высказываемый, обличает их, им немцам - Е. Т.) хочется показать, что, мы-де били русских лучше, нежели то делали тогдашние наши господа французы».

Против огня русской пехоты, поддержанной артиллерией, массированная для атаки французская кавалерия ничего поделать не могла. Целая вереница ложных показаний иностранцев (на этот раз еще более немцев, чем французов), замалчивая геройские контратаки русской конницы и пехоты, повторяет выдумки о сыгравшем третьестепенную роль Тильмане и саксонской бригаде. Не последнее место среди этих фальсификаторов истории Бородина занимает флигель-адьютант Александра I Вольцоген, фаворит царя, состоявший при Барклае де Толли, тот самый, о котором Лев Толстой, приведя точные сказанные этим пруссаком слова, говорит устами одного из героев своего бессмертного романа, что такие, как Вольцоген, отдали Наполеону всю Европу, а потом приехали в Россию, чтобы учить русских, как надо вести войну против Наполеона. Вольцоген тоже затушевывает тот безусловно точный факт, что батареей Раевского овладели после самого истребительного побоища три пехотных корпуса, отряженные, как выше было сказано, Наполеоном в распоряжение вице-короля Евгения Богарнэ. Этот Вольцоген, которого, кстати заметим, окружение Багратиона в начале войны подозревало в шпионстве, тоже стремился, «как немец «приплести» Тильмана: нужно же было показать, что и мы-де пахали и торжествовали над русскими» 28.

Ряд показаний непосредственных участников боя свидетельствует, что не только раздражение, но и смущение и недоумение все более и более овладевали Наполеоном по мере того, как в каждой стадии Бородинского боя являлись перед ним новые и новые массы русских войск, яростно отбивавших его атаки. В разгаре боя на Курганной высоте Наполеону пришла в голову очень его обеспокоившая мысль, что перед ним уже стоят свежие русские полки, подоспевшие на помощь Кутузову с Дуная. А он от самого начала вторжения в Россию тешил себя иллюзией, будто турки, по его же наущению, нарушат Бухарестский мир и возобновят войну против России. Вот характерное, со слов Лихачева, свидетельство Сергея Глинки: «Когда русская гвардия выдержала и отразила троекратные усилия конных французских гренадер и кирасиров, названных Наполеоном железным войском, и когда русская конница в свою очередь угрожала левому крылу его: тогда Наполеон громаду войск своих опрокинул на средину русских полков, стоявших на кургане… Гвардия двинулась ближе и к смерти и к пагубе врагов. Валовой напор устремляется на укрепление, где начальствовал генерал Лихачев… Отражен первый порыв. Гуще стесняет Наполеон ряды свои и яростнее нападает. По трупам павших его полков летят новые, укрепление захвачено. Лихачев, обагренный кровью, текущею из ран… отбросив от себя жизнь, ворвался в ряды неприятельские на явную смерть. Он захвачен в плен и представлен Наполеону… Спрашивая Лихачева о войне русских с Турцией, он Наполеон - Е. Т.) узнает, что война уже кончена и что полки русские, из пределов Турции, выступили в России» 29. Но никто из Молдавской армии не успел и не мог успеть принять участие в Бородинском сражении.

И русские, и французские очевидцы и соучастники борьбы, кипевшей у батареи Раевского, оставили незабываемые картины этой битвы. Именно об этой стадии Бородинского боя говорят показания русских солдат и офицеров, легшие в основу, например, истории Московского полка, которому суждено было, заметим кстати, сыграть такую почетную роль впоследствии в восстании декабристов. Вот что записано тут о Бородине и, в частности, о защите батареи Раевского: «Трудно себе представить ожесточение обеих сторон… Многие из сражавшихся побросали свое оружие, сцеплялись друг с другом, раздирали друг другу рты, душили одни других в тесных объятиях и вместе падали мертвыми. Артиллерия скакала по трупам, как по бревенчатой мостовой, втискивая трупы в землю, упитанную кровью. Многие батальоны так перемешались между собой, что в общей свалке нельзя было различить неприятеля от своих. Изувеченные люди и лошади лежали группами, раненые брели к перевязочным пунктам, покуда могли, а выбившись из сил, падали, но не на землю, а на трупы павших раньше. Чугун и железо отказывались служить мщению людей; раскаленные пушки не могли выдерживать действия пороха и лопались с треском, поражая заряжавших их артиллеристов; ядра, с визгом ударяясь о землю, выбрасывали вверх кусты и взрывали поля, как плугом. Пороховые ящики взлетали на воздух. Крики командиров и вопли отчаяния на десяти языках заглушались пальбой и барабанным боем. Более нежели из тысячи пушек с обеих сторон сверкало пламя и гремел оглушительный гром, от которого дрожала земля на несколько верст. Батареи и укрепления переходили из рук в руки. Ужасное зрелище представляло тогда поле битвы».