Генри Ли - История инквизиции. том 2

Конечно, все это было насмешкой над правосудием. Дебаты окончились усиленными просьбами кардиналов к Гусу отречься, причем ему обещали снисхождение, если он попросит об этом собор. Он просил, чтобы его выслушали еще раз, и заявил, что он покорится, если его доводы и основания будут найдены недействительными. На это кардинал Петр д'Айльи возразил, что все доктора единогласно решили потребовать, чтобы Гус сознался в том, что совершил преступление, опубликовав положения, которые поставлены ему в вину, чтобы он поклялся, что никогда более не будет верить в эти ереси и проповедовать их, и чтобы он принес публичное отречение. Один из членов собора нашел предосудительным, что от виновного требовали отречения, так как он не заслуживает ни малейшего доверия. Но отказать в отречении было делом совершенно незаконным; даже еретик-рецидивист имел право сознаться и отречься, и собор не мог допустить столь явного нарушения правосудия.

Чтобы отказать Гусу в неотъемлемой привилегии отреченья, согласились на ложный перевод одного места из его послания к своим ученикам, написанного на чешском языке. В этом месте Гус будто бы говорил, что он, если бы его принудили отречься, отрекся бы только устами, а не сердцем. Политические обстоятельства, однако, были самые благоприятные для применения обычного приема инквизиции, предпочитавшей покаявшегося мученику. Поэтому удвоили усилия, чтобы заставить Гуса отречься. За обещаниями снисхождения в случае изъявления покорности скрывался приговор, в котором высказывалась радость видеть виновного смиренно просящим прощения, и в то же время объявлялось, что Гyc нечестивый мятежник, присуждаемый к лишению духовного сана и к пожизненному духовному заключению. Такое наказание полагалось по канонам раскаявшимся еретикам.

Более всего мешало Гусу отречься то обстоятельство, что ему на основании свидетельских показаний были приписаны ереси, которых он не проповедовал. Судьи признали его виновным в них, но Гус отрицал, что он разделял их. В глазах закона подобное отрицание было открытым мятежом и только отягчало его вину. Первым условием воссоединения с Церковью было сознание под присягой во всех заблуждениях, а затем отречение от них. Это значило самым торжественным образом совершить клятвопреступление перед Богом, а для человека такой высокой честности, как Гус, такое преступление было хуже смерти.

Борьба тянулась целый месяц. В последнем публичном заседании 8 июня кардинал Забарелла предложил Гусу искусно составленную формулу отречения. В ней говорилось, что Гус снова заявляет, что он никогда не разделял многих заблуждений, приписанных ему, что он во всем покорится решению и приказаниям собора, откажется, отречется и отрешится от заблуждений, которые поставлены ему в вину, и примет духовное наказание, которое собор найдет нужным наложить на него. Гус отверг предложение кардинала и смело избрал смерть.

Но до самого последнего дня делались попытки сломить его волю. 1 июля депутация прелатов пыталась убедить Гуса, что он должен отречься; но он заявил, что отречься не может ни от одного из своих положений. 5 июля Забарелла и Петр д'Айли предложили Гусу, что не будут считать его виновным в ересях, доказанных свидетелями, если он согласится отречься от учений, извлеченных из его сочинений. Но Гус утверждал, что большинство из этих извлечений неверно, и оставался непреклонным. Вечером того же дня Сигизмунд послал друзей Гуса, Яна Хлумского и Вацлава Дубу, а также четырех епископов спросить узника, отречется ли он или будет упорствовать. Гус ответил, что готов отречься от всех положений, неверность которых будет доказана. Епископы объявили его закоснелым в заблуждениях и покинули.

Утром 6 июля было прочтено решение собора, осуждавшее виновного за заблуждения, написанные им, и за ереси, доказанные свидетелями; он объявлялся закоренелым и неисправимым еретиком, отказавшимся вернуться к вере Церкви, вследствие чего подлежал лишению священнического звания и выдаче в руки светской власти.

Вновь советовали ему отречься. Гус заявил, что он не может, не сказав неправды перед Богом, сознаться в заблуждениях, которых никогда не разделял. Согласно обычаю, не было надобности ни в каком светском суде. Раз духовный трибунал объявлял человека еретиком и выдавал его в руки светской власти, законы, карающие ересь, действовали сами собой, и поэтому Сигизмунд приказал графу-палатину Людовику заняться обвиненным и поступить с ним как с еретиком. Граф приказал сжечь осужденного.

Перед епископским дворцом сожгли книги Гуса. Перед костром Ульрих Шоранд приблизился к Гусу с последним предложением отречься от еретической веры, так как без отречения, согласно каноническим законам, никто не сможет принять от него исповедь. Гус отказался. Затем он обратился к толпе с речью на немецком языке, утверждая, что он на основании показаний свидетелей-клятвопреступников претерпел за заблуждения, которым не следовал, но ему не дали говорить. Когда его привязали к столбу на костре и обложили двумя возами хвороста и соломы, то граф-палатин и прево стали в последний раз заклинать его отречься. Он мог бы еще спасти свою жизнь, но продолжал повторять, что его осудили на основании лжесвидетельских показаний за заблуждения, в которых он никогда не был виновен. Подожгли костер… Когда все было кончено, тело казненного тщательно растерли в пепел, который бросили в реку; даже землю вокруг костра срыли и увезли.

В Чехии все единодушно, от короля до последнего крестьянина, смотрели на осужденного и казненного еретика как на мученика, жертву расправы и вероломства. Как только узнали в Констанце о взрыве возмущения в Чехии, собор 26 июля обратился к чешским властям и уверял их, что к Гусу и к Иерониму Пражскому относились чрезвычайно снисходительно, что упорная ересь первого заставила собор выдать его в руки светской власти и что так же поступят со всеми другими еретиками. Собор убеждал чехов ревностно преследовать еретиков, чтобы оправдать доброе мнение, составившееся у него об их католичестве на основании отзывов литомышльского епископа. Послание собора 26 июля вызвало созыв народного собрания, на котором был составлен адрес, подписанный приблизительно пятьюстами баронами, рыцарями и дворянами Чехии и Моравии. Они подтверждали свою уверенность в невиновности и католичестве Гуса, который был несправедливо предан смерти без признаний и законных доказательств его виновности. Они предполагали, что та же участь постигла и Иеронима. Они заявляли, что обвинение в ереси, брошенное на всю Чехию, дело обманщиков, что всякий, кто стал бы поддерживать это заявление, нахально соврал бы, показал бы себя самым низким изменником и самым худшим еретиком, и они станут преследовать его как такового перед будущим папой. Магнаты также объявили, что позволят всем священникам свободно проповедовать истины Священного Писания, не допустят, чтобы кто-либо из епископов стеснял их, если они не будут проповедовать ереси, и не примут никакого отлучения от Церкви и никакого интердикта, идущего из-за границы. Собор приказал сжечь этот протест.