Лев Троцкий - Письма из ссылки

В трудных условиях нет ничего опаснее иллюзий, при-украшивания обстановки, дешевого примиренчества, усыпляющего расчета на объективный ход вещей. Если бы оппозиция не оказала теперь этому объективному ходу вещей всей необходимой помощи, со всей энергией, с полным сознанием падающей на нее ответственности, она сама оказалась бы только жалким предохранительным клапаном при центристских бюрократах, губящих Коминтерн и Октябрьскую революцию.

Процесс полевения рабочих масс в Европе может получить решающее значение для темпа наших успехов внутри СССР, а если взять более широко -для всей судьбы пролетарской диктатуры. Мы ждали внутреннего сдвига вправо непосредственно после Пятнадцатого съезда (см. "На новом этапе"). В этом была наша частная ошибка, совершенно второстепенного характера, при правильности общего предвидения. После съезда наступил, наоборот, левый зигзаг, занявший около полугода, а по международной линии не завершившийся и сейчас. Высшим моментом "левизны" был, пожалуй, февраль -- не только февральская передовица "Правды", но и решения февральского пленума ИККИ. Между тем и другим -- самая непосредственная связь. Уже первый этап полевения рабочих в Европе сделал для компартии окончательно невозможной сталинско-мартыновскую политику "единого фронта". Систематические хвалы со стороны социал-демократии и буржуазии сталинскому "реализму" затрудняли положение официального коммунизма. Необходимо было показать, что оппозицию ссылают не за левизну. Эта фракционно-кружковая потребность совпала с обострением хлебозаготовительного кризиса. Выхода из этого последнего можно было сразу же искать вправо, т. е. открыть "июль" уже в феврале. Этого, как сказано, мы и ждали, недооценив до некоторой степени те затруднения, какие мы сами создали правому повороту, и не приняв достаточно во внимание конъюнктурные "международные" потребности правящего центризма, крайне обострившиеся под влиянием полевения европейских рабочих, да еще накануне Конгресса.

Февральский внутренний и международный курс руководства был однородным, именно левоцентристским. В июле произошло раздвоение: внутренний курс завернул вправо, а международный, коминтерновский, остался левоцентристским, сочетая в себе, как полагается, все оттенки, от открыто оппортунистического до ультралевого. Такова и программа. Связью внутреннего и международного курса осталась смертельная вражда к левому подлинно большевистскому крылу, нашедшая свое выражение в наиболее, по существу, важных резолюциях Конгресса, посвященных оппозиции.

Шестой конгресс, несмотря на всю работу подготовки, отбора и маскировки, несмотря на обязательное единогласие, обнаружил глубоко зашедший процесс дифференциации в его правящем слое. Этот процесс будет в ближайший период углубляться в связи с общим ходом классовой борьбы и полевением рабочих масс. "Июльская" двойственность в отношении внутреннего и международного курса будет выпирать, обостряться, лезть в глаза. Фракционные группировки в Коминтерне не ослабеют, а усилятся. Все это создаст большую восприимчивость пролетарского авангарда к нашим идеям и лозунгам. Шестой конгресс не завершает историю оппозиции, а открывает в ней новую более значительную главу.

Первейшей обязанностью нашей является понять, что мы представляем собою международное течение и только в качестве такового имеем право на существование и твердые расчеты на победу. В связи с этим приходится, как это ни досадно, остановиться на новейших откровениях ультралевого теоретика В. Смирнова. Ходящее по рукам письмо его, полученное мною несколько дней тому назад, до такой степени пахнет разухабистой сафаровщиной, что вызывает естественное желание -- пройти мимо. Но в этом письме есть принципиальные ноты, глубоко враждебные марксизму и требующие разъяснения в интересах тех немногочисленных, но хороших рабочих-революционеров, которые еще идут за Смирновым.

Смирнов пытается в своем письме издеваться над моим утверждением, что поражение немецкой революции, всеобщей стачки в Англии, китайской революции и пр. "прямо и непосредственно" -- как он пишет -- отражается на нашем пролетариате, усиливая в нем центробежные тенденции. Как? Каким образом?--недоуменно спрашивает ультралевый критик. Казалось бы, для каждого мыслящего революционера, тем более марксиста, тут и вопроса нет. Наша партия долго приучала рабочих рассматривать Октябрьскую революцию как часть мировой и рассчитывать на близкую помощь немцев, англичан с более высокой техникой и культурой. "Перетерпеть", "продержаться" -- таковы были лозунги первых лет. 1923 год, особенно во второй половине, прошел в напряженном ожидании революционной развязки в Германии. Наши газеты, наши ораторы только об этом и говори-ли. Думать, что ожидание немецкой революции не захватило все передовое и мыслящее в рабочем классе за живое -- зна-чит глядеть на массу высокомерными глазами старого радикального студента, который в глубине души думает, что рабочего интересует только колдоговор. Но ведь и вопрос об улучшении колдоговора рабочий в 1923 году связывал с победой немецкого пролетариата. Крушение немецкой революции было жесточайшим ударом по нашим рабочим, придавило их, отодвинуло надежды на изменение судьбы в более отдаленное будущее, усилило цеховщину, разобщенность, пассивность, дало отрыжку шовинизма, черносотенства и пр. А как ответ на это (не только на это, разумеется) сверху пришла теория социализма в отдельной стране.

Блок с Генсоветом долго рекламировали как орудие спасения. Перселя выбирали почетным слесарем и всем прочим. Всеобщая стачка в Англии опять "подняла надежды рабочих и опять обманула их. Все это удары по революционному сознанию массы, самые прямые и непосредственные. Глубокая психическая реакция, охватывающая массы, становится политическим фактором огромного значения. Внутренние неудачи -- уровень жизни, режим, нарастание двоевластия -- дополняются ударами международного характера и снижают классовое самочувствие пролетариата.

Китайская революция, насколько можно судить, своей массовидностью, размахом, длительностью захватила наши массы снова самым напряженным образом. Ужасающее ее крушение было хоть и невидимой на поверхностный взгляд, но не менее от этого действительной внутренней катастрофой для нашего пролетариата. Как же этого не понимать? Как же этого не видеть? Какое же мыслимо революционное руководство, если не отдавать себе отчета в глубоких молекулярных процессах, которые происходили в самой массе?

Может быть, однако, выяснением этих процессов оправдывается гнилое руководство? Так мог бы рассуждать фаталист-метафизик, который думает, что руководство только "отражает" процессы, происходящие в массах. Диалектик знает, что руководство -- в очень широких, но, конечно, не безграничных пределах -воздействует на эти процессы, ускоряет, замедляет и отклоняет их. Лучше всего это видно уже из того одного, что ведь самые поражения в Англии, Германии и Китае явились непосредственным результатом оппортунистического руководства. Усилившиеся вследствие этого центробежные процессы в рабочей массе ни в малейшей степени не смягчают ответственности руководства и ни в какой мере не освобождают нас, оппозиционеров, от необходимости активного противодействия враждебным традициям, т. е. от обязанности "плыть против течения". Однако только эти процессы объясняют временные, но довольно все же длительные "успехи" правоцентристского, национально-ограниченного руководства и самую возможность "победоносных" организационных разгромов оппозиции. Как, с другой стороны, ясное понимание развития объективных процессов в международном масштабе (а последствия поражений в сознании рабочих масс становятся сами по себе "объективным" фактором) только и может создать необходимую ориентировку для победы над центризмом и для скорейшего преодоления нынешних глубоко зашедших центробежных тенденций в рабочем классе СССР.