Ричард Пайпс - Русская революция. Большевики в борьбе за власть. 1917-1918

В деревне ситуация складывалась иначе. По западным стандартам, в России, конечно же, не было «деревенской буржуазии», разве что немногочисленная группа крестьян, которые оказались более состоятельными, так как владели несколькими десятинами земли или еще одной лошадью и коровой и могли время от времени нанимать батрака. Но Ленин был одержим идеей «классового расслоения» русской деревни. Еще молодым человеком он изучал статистику земств, обращая пристальное внимание на мельчайшие различия в экономическом статусе разных групп сельского населения: все, что могло указывать на рост дистанции между бедными и богатыми крестьянами, как бы незначительна она ни была, казалось ему зародышем социального конфликта, который могли использовать революционеры 59. Чтобы установить контроль над деревней, в ней следовало разжечь гражданскую войну, а для этого необходим классовый враг. С этой целью Ленин создал миф о многочисленном сильном и контрреволюционно настроенном классе «кулаков», стремившемся уморить «пролетариат».

Гитлеру было проще — он мог обратиться к генеалогическим («расовым») критериям, чтобы определить еврея. Для определения того, кто являлся «кулаком», критериев не было. Этот термин никогда не был ни социально, ни экономически точно определен: некий очевидец, проведший годы революции в сельской местности, утверждает, что сами крестьяне этим термином не пользовались 60. Слово это стало употребляться в разговорной речи в России в 1860-е годы и определяло не экономический статус, а психологический тип крестьянина, который в силу личных свойств стоял в общине особняком. Такие крестьяне играли активную роль на деревенских сходках и в волостных судах; иногда они давали деньги в рост, но это не являлось их отличительным качеством. Радикальные публицисты и романисты конца XIX века, увлеченные мечтой об идеальной коммуне, ругали кулаков деревенскими эксплуататорами, но мы не имеем никаких сведений о том, что остальные крестьяне относились к ним враждебно 61. Более того, агитаторы, отправлявшиеся в 1870-е годы «в народ», обнаружили, что в глубине души каждый крестьянин мечтал заделаться «кулаком». Неудивительно поэтому, что как до, так и после 1917 года не было никакой возможности отличить середняка от кулака ни по каким объективным признакам, — даже Ленин в моменты откровенности признавал это 62.

То, что у слова «кулак» не было точно определенного социального значения, выявилось сразу же, как только большевики решили развязать классовую войну в деревне. Комиссары, посланные на село с целью организовать «бедноту» против «кулачества», не могли справиться с заданием, так как не находили соответствующих социальных эквивалентов в тех общинах, куда их направляли. Один такой уполномоченный доносил из Самарской губернии, что там 40% населения были кулаками 63, а большевистские власти Воронежской губернии сообщали в Москву, что «борьба с кулаками-богатеями невозможна, так как они составляют большинство населения» 64.

Но Ленину во что бы то ни стало требовалось найти классового врага в деревне: до тех пор, пока деревня была вне его политического контроля и под влиянием эсеров, большевистские бастионы в городах оставались сильно уязвимыми. Отказ крестьян отдавать городу хлеб по установленным ценам дал Ленину возможность натравить городское население на деревню, якобы с целью добывания продовольствия, но на самом деле, чтобы установить там свою власть.

Энгельс высказал мысль, что беднота и безземельный сельский пролетариат может, при определенных условиях, стать союзником промышленного пролетариата. Ленин принял ее на вооружение 65. Из этой-то предпосылки он стал исходить. В августе 1918 года он вольно и наугад приводил статистические «данные» по классовой структуре российской деревни, что впоследствии привело к страшным результатам. «Допустим, — писал он, — что у нас в России 15 миллионов земледельческих семей, считая прежнюю Россию, до того времени, когда хищники оторвали от нее Украину и прочее. Из этих 15 миллионов, наверное, около 10 миллионов бедноты, живущей продажей своей рабочей силы или идущей в кабалу к богатеям или не имеющей излишков хлеба и особенно разоренной тяготами войны. Около 3-х миллионов надо считать среднего крестьянина, и едва ли больше 2-х миллионов кулачья, богатеев, спекулянтов хлебом» 66.

Приведенные цифры не имели ни малейшего отношения к действительности: они попросту представляли собой округленные результаты того исследования, которое Ленин проводил до революции, изучая «классовую дифференциацию» российской деревни. К примеру, в 1899 году он вычислил, что отношение богатеев к середнякам и бедноте составляет 2:4:4. В 1907 году он сделал вывод, что 80,8% крестьянских хозяйств были «бедными», 7,7% — «средними» и 11,5% — состоятельными 67. Называя цифры в приведенном нами вначале рассуждении, Ленин не учитывал тот факт, что в результате аграрной революции количество как богатых, так и бедных крестьян сократилось. Сказав, что беднота составляет две трети населения деревни, он уже через полгода должен был признать, что среднее крестьянство — «это самый крупный слой» 68. Таким образом становится ясно, что здесь мы имеем дело не со статистическими данными, а с политическими лозунгами, вдохновителем которых был Энгельс: в 1870 году он писал о Германии, что «сельский пролетариат является самым многочисленным классом в деревне» 69. Если такое обобщение и можно было сделать, говоря о Германии конца XIX века, оно никак не могло быть отнесено к России после 1917 года, в которой «самым многочисленным классом в деревне» являлся середняк.

Пресловутая «классовая дифференциация» российской деревни была в большой степени и плодом воображения городской интеллигенции, которая черпала сведения о деревне в статистических справочниках. Ведь как определялся «капитализм в деревне»? По Ленину, «главный признак и показатель капитализма в земледелии — наемный труд» 70. Согласно аграрной переписи 1917 года, в 19 обследованных губерниях только 103 000 земледельческих семей из 5 000 000 опрошенных использовали наемный труд, следовательно, «капиталистов» в деревне было 2%. Но даже и эти цифры потеряют всякую важность, если принять во внимание, что эти 103 000 семей пользовались трудом всего 129 000 работников, то есть редко имели больше одного 71. Работника нанимали, если кто-то в семье заболел или был призван в армию. В любом случае, при том, что всего 2% крестьянских хозяйств пользовались наемным трудом в среднем одного батрака на семью, трудно говорить о проникновении капитализма в российскую деревню и совсем невозможно утверждать, что 2 миллиона кулаков эксплуатировали 10 миллионов бедняков. Используя другой критерий — а именно: отсутствие доступа к общинным землям, — коммунистические статистики определили, что менее 4% деревенского населения можно было квалифицировать как «бедняков» 72.