Анри Сен-Симон - Мемуары. Избранные главы. Книга 1

Наконец-то состоялось производство в генералы, о котором я уже упоминал, и было оно совершенно неслыханным: шестнадцать генерал-лейтенантов, пятьдесят бригадных генералов, сорок один бригадир в пехоте и тридцать восемь в кавалерии. Но прежде чем объяснить, куда я клоню, должен сказать, что той же зимой я был принят в парламент. [94] Парламентами именовались высшие королевские суды, пользовавшиеся известной политической самостоятельностью. Первым по возникновению и значимости стал парижский, сформировавшийся на основе королевского совета. По своему положению герцоги и пэры были непременными членами парламента. Наряду с «дворянством мантии» в него входили также представители светской и духовной знати. После того как правительство Людовика XIV перестало созывать Генеральные штаты (См. коммент. к т. 2), многие рассчитывали, что парламент сможет хотя бы отчасти ограничить всевластие королевских министров. Однако, желая пресечь и эту весьма умеренную оппозицию, Людовик XIV в 1673 г. предписал вносить в реестры все королевские указы без обсуждения. Ремонтрансы (возражения) могли отныне подаваться королю лишь после регистрации королевских указов. Король, всегда жаловавший привилегии своим внебрачным детям прежде закрепления таковых в грамотах, указах, повелениях или эдиктах и давно уже постановивший, что ни один пэр не может быть принят в парламент, не испросив у него позволения, в котором он никогда не отказывал, установил отсрочку для пэров, не достигших двадцати пяти лет, желая постепенно добиться разницы в возрасте между ними и своими побочными детьми, и этот порядок он впоследствии сумел сделать правилом. Я знал об этом и намеренно отложил свое вступление в парламент на год после двадцатипятилетия, объяснив это собственным нерачением. Надо было нанести визит первому президенту Арле, который просто утомил меня изъявлениями почтения, принцам крови, побочным детям короля. Герцог Мэнский повторил, в какой день это состоится, после чего, изобразив радость, равно как учтивость и простоту, заявил: «Не премину быть. Для меня настолько великая честь присутствовать при этом и я так тронут вашим желанием, чтобы я там был, что я всенепременно приду», а потом, наговорив тысячу комплиментов, проводил меня до сада — дело происходило в Марли. [95] В 1698 г. Сен-Симон вместе со своей супругой был внесен в «список Марли» (см. коммент. 77). Однако после того, как 11 апреля 1702 г. он отправил королю письмо с изложением причин, побудивших его оставить службу, король вычеркнул его из списка почетных гостей. Граф Тулузский и герцог Вандомский ответили мне менее витиевато, но выразили не меньшее удовлетворение, чем герцог Мэнский, и были столь же учтивы и так же готовы сделать все, что им надлежит. Кардинал де Ноайль после получения красной шапки не бывал в парламенте, так как мог занимать там место лишь в порядке старшинства своего пэрства. Я пригласил его во время публичной аудиенции, которую он давал. «Но разве вы не знаете, — спросил он, — что я уже не в парламенте?» «Но я знаю, монсеньер, — отвечал я, — что вам там все известно, и потому пришел умолять вас присутствовать при моем приеме». Он улыбнулся, я тоже: мы поняли друг друга; в день приема он сопровождал меня до своего места, обе створки двери были распахнуты, мы вошли бок о бок, я по правую руку от него. [96] В соответствии с придворным этикетом кардинал де Ноайль оказал Сен-Симону честь «правой руки». Из всех герцогов лишь герцог Люксембургский не слышал толков обо мне по этому поводу; я до сих пор не забыл про странный приговор, которого он добился и о котором я достаточно много писал выше, [97] Т. I (рр. 290–294). Пэры пользовались рядом привилегий в парижском парламенте (например, правом заседать в парламенте по достижении 25-летнего возраста, правом занимать кресло сразу после принцев крови и др.) в зависимости от старшинства их пэрств. Шарль-Франсуа-Фредерик, сын Франсуа-Анри де Монмо-ранси, маршала Люксембургского, хотел добиться для себя более древнего пэрства, с 1581 г., хотя его отец стал герцогом и пэром лишь в 1661 г. в результате женитьбы на Мадлене де Клермон. Королевский эдикт 1711 г. подтвердил пэрство герцога Люксембургского с 1661 г., аннулировав его претензии на пэрство с 1581 г. чтобы более не распространяться о нем, и льстил себя надеждой, что через несколько дней мы сможем возвратиться к нему, а потому не хотел, чтобы эта надежда, ежели он лично и торжественно будет оповещен, была погублена, поскольку он смог бы воспользоваться правом, которого добился. Мы с ним не помирились, и потому визита я ему не сделал. Донгуа, который исполнял должность главного секретаря парламента и благодаря ей, а также собственной ловкости имел там влияние на многие дела, был человек весьма уважаемый, и с ним искали знакомства. Я неплохо его знал и поговорил с ним о подробностях того, что я должен буду делать. Этот славный малый, в общем порядочный и услужливый, подстроил мне три западни — впрочем, от человека его сословия иного и ожидать невозможно, — но я сразу их все разгадал и остерегся их. Короче, он сказал, что из уважения к парламенту мне в первый раз надлежит явиться в черном кафтане без всякого золотого шитья, что у принцев крови короткая мантия гораздо длиннее кафтана, у меня же она должна быть не длинней, чем камзол, и что в то же утро после приема я по обычаю должен буду пойти поблагодарить первого президента парламента, но уже в своем парламентском одеянии. Все это было мне сказано не прямо, а намеками да обиняками. Ничего подобного я не стал делать, а сделал все наоборот и, получив такой урок, предупреждаю всех, кто будет вступать, чтобы они были столь же осторожны, сколь я; по причине подобных каверз, заметим походя, с герцогами произошло столько неприятных историй, что этому можно лишь удивляться. Здесь мне следовало бы рассказать, что произошло у меня с герцогом де Ларошфуко, с которым мы спорили о старшинстве, но я позволю себе отложить этот рассказ на потом, когда придет пора сообщить, как разрешился этот спор. Он не пришел на церемонию моего приема, но все тогда прошло в полном дружестве, какое установилось между нами, когда нас соединила тяжба с герцогом Люксембургским, и еще усилилось, когда я стал зятем маршала де Лоржа, его старинного и ближайшего друга. Докладчиком я выбрал Дре, отца обер-церемониймейстера, ставшего недавно членом первой палаты, поскольку это был истинный и неподкупный судейский, которого я знал лучше других. В соответствии с обычаем я в то же утро послал ему, равно как первому президенту и генеральному прокурору, [98] Анри-Франсуа Дагессо (1668–1751), будущему канцлеру. сервиз из серебряных тарелок. Ламуаньон, первый президент, установил не принимать эти подношения, [99] Гийом де Ламуаньон (1617–1677), первый президент парламента, в 1658 г. решительно отказался от ритуальных подношений. и так после него и повелось. Дре, недавно принятый в первую палату и весь зарывшийся в мешки с документами тяжб, совершенно не знал ни того, ни другого обычая; он оскорбился, что ему сделали подарок, спрашивал, за кого его принимают, и отослал его; только потом он узнал, что это всего лишь формальность.