Анри Сен-Симон - Мемуары. Избранные главы. Книга 1

Принцесса де Конти больше всех сожалела о Монсеньере, меньше всех теряя от его кончины. Она одна очень долго сохраняла над ним полную власть. Обе сестры де Лильбон, не выходившие от нее, мало-помалу разделили с нею эту власть, хотя и с большей долей почтительности. Владычество м-ль Шуэн свелось к тому, что оставалось на долю любовницы, для которой Монсеньер приберегал только благосклонность, смешанную со скукой, а часто и с отвращением, лишь возраставшим от тех развлечений, кои находил он у герцогини Бурбонской. Таким образом, принцесса де Конти уже долгие годы была ни при чем, с горечью сознавая, что м-ль де Лильбон, пользовавшаяся ее покровительством и дружбой, принимает у себя Монсеньера, когда ему выпадает свободное утро, в святилище, вход в которое заказан всем, кроме г-жи д'Эпине, и там ведутся доверительные беседы; а м-ль Шуэн, ее неверная служанка, царствует в сердце и душе у Монсеньера, и герцогиня Бурбонская, тесно с ними связанная, входит с ними в долю во всех делах, а ведь все они когда-то открыто признавали ее власть над собой. Со всеми этими особами ей приходилось мириться, ничего не видеть, угождать им, и она, подавив свою капризность, высокомерие и досаду, подчинилась обстоятельствам; при том у нее достало доброты, чтобы огорчиться настолько, что в первые две-три ночи после смерти Монсеньера она чуть не задохнулась и даже исповедалась у священника в Марли. Она занимала помещение наверху. Король навестил ее. Лестница была неудобна; уезжая в Фонтенбло, король велел ее разломать и возвести большую, удобную. В Марли у него уже более десяти лет не случалось поводов подниматься наверх, и понадобился этот единственный случай, чтобы опробовать новую лестницу. Принцесса де Конти поправилась, и это обернулось для нас ущербом. Нам был отведен второй со стороны Марли павильон, где мы занимали низ, а наверху жили г-н и г-жа де Лозен. Павильон этот располагался так же близко к замку, как первый, но в нем было не так шумно. И вот нас переселили в первый павильон, а второй отвели принцессе де Конти, которая поселилась там одна со своей статс-дамой. Не любя воздуха и сырости, она все же предпочла это жилище покоям во дворце ради более удобного подъезда, чтобы ее могло посещать больше гостей; там она и устраивала впоследствии свои большие приемы, на которые собирала всех придворных стариков и старух, а они, за неимением лучшего и ценя доступность всегда для них открытого приюта, толпой стекались к ней.

Легко судить об отчаянии и растерянности, царивших в рядах этой могучей котерии, так хорошо организованной и дерзавшей на притязания, о коих было уже рассказано. Хотя наследник короны, поверженный заговорщиками, позже сумел встать на ноги, а супруга его в союзе с г-жой де Ментенон сквиталась с главным действующим лицом этой неслыханной пиесы, заговорщики по-прежнему держались стойко, управляли Монсеньером, ничуть не боялись, что он от них ускользнет, удерживали его как могли дальше от сына и невестки, раздували в нем тайную досаду на не благодарность Вандома, готовились взойти на трон вместе с ним и под его владычеством расправиться с его наследником. Всевышний дунул на их замыслы-и в единый миг их развеял, навсегда покорив заговорщиков тому человеку, на чью погибель они положили столько хлопот, столько ухищрений. Какая их обуяла ярость и как все они быстро рассеялись! Вандом дрожал в Испании, куда заехал по дороге. Отныне он решился бросить там якорь и отказаться от Франции после всего, на что посягнул, и всего, что из этого воспоследовало; но война, на которой, как он предполагал, без него бы не обошлись, не могла длиться вечно. Дофин и король Испанский всегда нежно любили друг друга; разлука не охладила их приязни; королева Испанская, которая могла сделать для него все, была сестрой его неприятельницы и весьма к ней привязана; надобность в нем прошла, и положение его грозило измениться к худшему. У него в запасе была возможность сблизиться с принцессой дез Юрсен и стать ее придворным — ему, который в прошлом повелевал нашими министрами и нашим двором! Вскоре мы увидим, что из этого вышло.

Водемон понял, что он погиб. После падения Шамийара отношения его с теми, кто окружал короля, ухудшились, и он остался без покровителя. Торси никогда ему не доверял, Вуазен отвечал лишь грубоватыми любезностями на все авансы, кои тот перед ним расточал. С прочими министрами у Водемона не было близких отношений; герцоги де Шеврез и де Бовилье дарили его самой поверхностной доброжелательностью. Тессе, пользовавшийся расположением, но хорошо известный дофине, и маршальша д'Эстре, которую он подчинил себе с большим трудом, слишком слабо держали в руках бразды, чтобы уберечь его от дофины, которая столь справедливо негодовала против его племянниц и против него самого, состоявшего в тесной дружбе с г-ном де Вандомом и Шамийаром. В конце концов дофина охладела к маршальше д'Эстре; г-жа де Лавальер, [232] Мария-Тереза де Ноайль (1684–1784), сестра маршальши д'Эстре. самая умная и наиболее опасная из Ноайлей, похитила у нее милость и доверие; она не имела ничего общего с заговором, собравшимся под знамена м-ль Шуэн, вечно державшейся начеку против каждого, кто хорошо относился к ее прежней госпоже. Поэтому Водемону ничего не оставалось, как воспользоваться всеобъемлющим доверием, которое питал Монсеньер к его племянницам, что давало ему прямое влияние на Монсеньера, а также — имея в виду грядущие перемены — и косвенное. Когда лопнула эта тетива, Водемон не знал, за что ухватиться. Совершенно проавстрийская позиция герцога Лотарингского отчасти ложилась бременем и на него с тех пор, как не стало Шамийара. Хотя внешне все как будто не придавали значения столь заметным и описанным уже обстоятельствам заговора, который плелся во Франш-Конте и рассыпался вследствие победы графа де Бура и захвата шкатулки Мерси, [233] Клод-Флоримон, граф де Мерси (1666–1734), австрийский генерал, служивший какое-то время под началом императора Леопольда, попал в плен к маршалу де Лоржу во время кампании 1694 г. Перейдя на службу к герцогу Лотарингскому, командовавшему армией во Франш-Конте, Мерси принял участие в заговоре, предусматривающем сдачу этой провинции немцам. После успешного контрнаступления графа де Бурга (1655–1739) Мерси бежал, оставив шкатулку с документами, подтверждающими существование заговора. тем не менее Водемон, этот Протей, оказывался все более не у дел. М-ль де Лильбон, убежденная в своем и общем непоправимом поражении, слишком твердо знавшая, как к ней относится дофина, при всем том, что сближало ее с дофином, не могла решиться смирить свою надменность и пресмыкаться при дворе, над которым всю жизнь царила. Итак, она и ее дядюшка приняли решение уехать на лето в Лотарингию, переждать там первое, особенно тревожное, время и не спеша обдумать совершенно новый план дальнейшей жизни. Судьба выручила эту фею. Оспа внезапно похитила у герцога Лотарингского нескольких детей, [234] 4 мая 1711 г. умерла Шарлотта (р. в 1700), избранная в 1707 г. аббатисой Ремиремона (аббатство для благородных девиц), 10 мая — Луи Лотарингский (р. в 1704), а на следующий день — его младшая сестра Габриелла. в том числе дочь семи или восьми лет, которая два года тому назад после смерти г-жи де Сальм была по его повелению избрана аббатисой Ремиремона. Дяде и племяннице это событие показалось не менее драгоценным, чем доска во время кораблекрушения: вот благородное и почтенное положение для старой девы, достойнейшее и независимое убежище, нечто вроде загородного дома, в который она в любое время, когда пожелает, может удалиться, не нуждаясь ни в постоянном жилище, ни в отречении от двора и от Парижа, а в то же время имея предлог покинуть их, как. только заблагорассудится; в придачу ей досталось бы еще сорок тысяч ливров ренты, а между тем средств у нее было немного, да к тому же она лишилась экипажей Монсеньера и всех удобств, которые умело из него вытягивала. Ей стоило только потрудиться попросить этой должности: едва она прибыла в Лотарингию, ее избрание свершилось. Сестра ее, будучи матерью семейства, обладая более легким и гибким нравом, не считала нужным удалиться; ее ремесло шпионки при г-же де Ментенон — выше я рассказал об одной удивительной подробности ее занятий — служило ей защитой и придавало явное значение, источники коего были, правда, неведомы. Посему она не собиралась покидать двор, и ее дядюшка и сестра учитывали это в своей политике. Г-жа д'Эпине поторопилась дать всем знать, что не испрашивает для сестры разрешения на должность аббатисы Ремиремона, каковое разрешение было получено с обычной для сестер легкостью. М-ль де Лильбон приняла имя г-жи де Ремиремон, и впредь я так и буду ее именовать в тех редких случаях, когда придется о ней упоминать. Дело с Ремиремоном решилось так стремительно, что в тот самый день, когда было получено разрешение, я, ничего об этом не зная, явился после ужина короля к нему в гостиную. Я удивился, когда, выйдя из кабинета, ко мне приблизилась ее высочество дофина, с коей мы вовсе не были накоротке, вместе с полудюжиной своих наиболее приближенных к ней дам; они окружили меня, оттеснили в угол и, смеясь, потребовали, чтобы я угадал: кто нынче аббатиса де Ремиремон? Я пятился, они смеялись еще пуще при виде моего недоумения — вопрос этот представлялся мне совершенно незначительным, и мне в голову не приходило, кого бы назвать. Наконец дофина сообщила мне, что это м-ль де Лильбон, и спросила, что я на это скажу. «Что скажу? Ваше высочество, — отвечал я также со смехом, — я в восторге: мы все здесь получаем избавление; с тем же условием я желал бы подобного назначения ее сестре». «Так я и думала», — ответила принцесса и удалилась, смеясь от души. Двумя месяцами раньше мои слова были бы сочтены неуместными, да для них бы и повода не представилось, хотя чувства мои были очевидны. Теперь же в первые минуты только и разговору было, что о моей дерзости, а затем к ней более не возвращались.