Евгений Анисимов - Дворцовые тайны

На Западе говорят: «Что смешно, то уже не страшно!» В России как раз всегда наоборот: что смешно — то и страшно! Смех в России был во многом порожден страхом, чудовищным давлением государства на человека. Шутовство, юродство становилось криком отчаяния души, зажатой в железных тисках власти. Как писал А. И. Герцен, «удушливая пустота и немота русской жизни, странным образом соединенная с живостью и даже бурностью характера, особенно развивает в нас всякое юродство. В петушином крике Суворова… и буйных преступлениях Толстого-Американца (бузотер и дуэлянт пушкинской поры. — Е. А. ) я слышу родственную ноту, знакомую нам всем…»

Несмотря на страшную опасность (ведь всюду доносчики!), русский народ шутил, смеялся над собой, над своими правителями. Недаром говорят: «Глас народа — глас Божий!» Ведь смех этот был разоблачительно точен и жесток даже по отношению ко всеобщим кумирам. Дела Тайной канцелярии позволяют с уверенностью утверждать, что народ с цинизмом и язвительной насмешкой говорил о всех своих правителях, делая исключение только для двоих. Один из них — мученик Иван Антонович, просидевший всю жизнь в тюрьме и там убитый якобы, как считали в народе, «за русскую веру». Второй — Петр III, которого пыталась убить жена, баба, а он-де ушел тайным ходом из дворца да и подался на Яик.

Охота за шутниками, авторами песен и анекдотов была всегда частью работы политического сыска и при Петре I, и при Анне Иоанновне, и позже. Но это была вечная, нескончаемая работа. Сохранились многочисленные материалы дознаний, когда власти пытались проследить всю цепочку передачи непристойного слуха, сплетни или частушки о государе, с тем чтобы добраться до автора. Конечно, горе было «крайнему» — тому, кто не мог назвать человека, от которого он анекдот или сплетню услышал. Но все равно поиски эти были бесполезны: если бы цепочка не обрывалась, то можно было бы пересажать половину народа — тех, кто рассказывал, а потом посадить другую половину — тех, кто слушал. Как автор непристойной, обидной шутки об императоре Петре Великом в XVIII веке, так и автор анекдота о Сталине в XX веке был для власти неуловим. Его лукавая физиономия мелькала и тотчас исчезала в толпе — поймай, уличи! В этом было великое, вечное сопротивление народа государственному насилию. И чем страшнее были времена, тем смешнее были анекдоты. Так через смех народ спасал свою бессмертную душу, так он освобождался от сводящего с ума страха.

Естественно, шутов при дворе держали вовсе не для того, чтобы они «колебали основы». Шуты были непременным элементом особого института «государственного смеха», имевшего древнее происхождение. Связка «повелитель — шут», в которой каждому отводилась своя роль, была традиционной и устойчивой во все времена. Когда исчезла «должность» шута, все равно институт сохранился. При начальстве всегда был и есть недотепа, невольно или добровольно исполняющий роль шута и дурака. Более того, в каждом учреждении, в каждой компании обязательно находится дурак, над которым потешаются, а его похождения становятся предметом всеобщего веселья. И горе тебе, о читатель, если ты обнаружишь, что этот дурак — ты!..

Но вернемся ко двору Анны. Для всех было ясно, что шут, дурак исполняет свою «должность», памятуя о ее четких границах. В правила этой должности-игры входили и известные обязанности, и известные права. Шут действительно мог сказать что-то нелицеприятное, но мог и пострадать, если выходил за рамки, установленные повелителем. И все же роль шута была весьма значительна, и оскорблять шута опасались…

В изданных в XVIII веке «Анекдотах о шуте Балакиреве», в основе которых могли лежать реальные факты, рассказано следующее. «Некто из придворных, совершенно без способностей, своими происками достиг наконец до того, что Петр Великий обещал ему одно довольно важное место. Балакирев молчал до времени, но когда государь приказал придворному явиться к себе за решительным определением, то Балакирев притащил откуда-то лукошко с яйцами и сел на него при входе в приемную. Скоро ч.

явился придворный и стал просить шута, чтобы тот доложил о нем государю. Сначала Балакирев не соглашался, отговариваясь тем, что ему некогда; но потом согласился с тем, однако, условием, чтобы он тем временем посидел на его месте и до возвращения не сходил бы с лукошка. Придворный, нимало не думая, охотно занял место шута и уселся на лукошко, как ему было приказано. Балакирев же, зайдя в кабинет Петра, попросил царя заглянуть в прихожий покой. "Вот кому даешь ты видное место, государь! — заметил Балакирев, когда Петр Великий отворил дверь в прихожую. — Место, на которое я посадил его, ему приличнее и, кажется, по уму доступнее. Рассуди и решай!"» И государь тотчас решил удалить от себя «молодца, что не умнее яйца».

В другом случае, наоборот, бывало, что шут мог кого-то спасти. «Один из близких родственников Балакирева подпал под гнев и немилость царя. Государь отдал его под суд и уже готов был утвердить приговор онаго, как вдруг является Балакирев с грустным лицом и весь расстроенный. Государь, увидав причину прихода Балакирева, обратился к присутствующим и сказал: "Наперед знаю, зачем идет ко мне Балакирев, но даю честное слово не исполнить того, о чем он будет просить меня". Между тем Балакирев начал речь свою так: "Государь всемилостивейший! Удостой услышать просьбу твоего верноподданного: сделай такую милость, не прощай бездельника, моего родственника, подпавшего под твой гнев царский и ныне осужденного судом и законами!" — "Ах, ты плут! — вскричал Петр. — Каково же ты поддел меня? Нечего делать, я обязан не исполнить твоей просьбы и потому должен простить виновного…"»

Словом, благодаря тщательности отбора при дворе императрицы Анны Иоанновны сформировался целый «штат» шутов: двое иностранцев и четверо русских, да около десятка лилипутов — «карлов». Среди шутов были и старые придворные дураки, унаследованные от Петра I, и новые, благоприобретенные уже в царствование Анны. Самым опытным был «самоедский король» Ян д'Акоста, которому некогда царь Петр I подарил пустынный песчаный островок в Финском заливе. Петр часто беседовал с шутом по богословским вопросам — ведь памятливый космополит, португальский еврей д'Акоста мог соревноваться в знании Священного Писания не только с царем, но и со всем Синодом.

Упомянутый выше Волконский, вдовец, супруг той бедной Асечки, чей салон разгромил Меншиков, после испытательного срока стал полноправным шутом при дворе Анны Иоанновны. У него были важные обязанности: он кормил любимую собачку императрицы Цитриньку и разыгрывал бесконечный шутовской спектакль — будто он по ошибке женился на князе Голицыне. Теперь подобная шутка, скажем, в Дании или Норвегии не служит предметом юмора.