Юлия Кантор - Война и мир Михаила Тухачевского

Председатель. Значит, Вы были руководителем организации по западному театру военных действий. Но кто чей признавал авторитет?

Вы Гамарника или Гамарник Ваш?

Тухачевский. Я бы сказал, что здесь было как бы двоецентрие.

Председатель. Вы считаете себя руководителем центра? Это проходит красной нитью по всем показаниям.

Тухачевский. Гамарник вступил центр позже, но авторитет его был выше, чем у меня»63.

А в другой реальности, по–своему не менее запредельной, в то же время продолжалось заседание Военного совета.

3 июня.

«Буденный. Тухачевского вот я как знаю. В операциях под Ростовом, уже после потрясения Деникина, мы с Климент Ефремовичем видели, что неправильно используют 1–ю конную армию. Подняли скандал, что конармия, которая расколола фронт Деникина, здесь на Батайских болотах гибнет. Подняли скандал против Шорина командующего. Вместо Шорина приехал Тухачевский. Отсюда я и знаю Тухачевского.

…Тухачевский дает директиву окружить Деникина в Ейске, как будто Деникин сидит со своим войском в Ейске. Для этого бросают конармию через Богаевскую. Мы не подчинились этой директиве…

Деникин отступает, бежит. Таким образом, меня и К. Е. нужно было расстрелять за то, что мы не выполнили приказа командующего фронтом, разбили противника не согласно его приказа в Ейском округе, а разбили его там, где нужно. Но противник разбит, а раз противник разбит, то победителей не судят.

Причем тут Тухачевский? Тухачевский приписывает это себе, что он приехал на Северо–Кавказский фронт и разгромил противника.

Знали ли, что этот человек даже не был в состоянии написать приказа, который бы разгромил противника? Знали.

После этого Тухачевский назначается командующим Западного фронта против поляков…»64 Буденный выложил главный козырь — польскую кампанию.

Он не только мстил за собственное поражение, но и выслуживался перед Сталиным, безусловно помнившим позорное изгнание за «непослушание» из РВС Западного фронта и жесткие замечания Ленина в свой адрес.

Буденный продолжает:

«Тухачевский назначается командующим Западным фронтом, проваливает всю Советско–польскую компанию. Так?

(Голоса. Правильно) За это нужно было повесить человека по меньшей мере. (Оживление в зале) Ну, конечно.

(Голоса. Правильно).

Нет, Тухачевский у нас начинает прогрессировать: пишет книжку:

«Поход на Вислу» и этим самым маскирует свои подлые дела.

Причем сознательно делает эти дела. А почему сознательно? Что такое Тухачевский? Он пришел из плена делать социальную революцию к нам, попадает в Ленинград, там в Смольном как раз формировали красногвардейские отряды. Он явился и предложил Ленину:

«Я хочу участвовать в революции, хотя я офицер Семеновского полка». Тогда, как он говорил, была наложена резолюция:

зачислить в Красную Гвардию, чтобы он там участвовал.

Отсюда, теперь мне становится ясным, что это шпион не 27 г., а это шпион, присланный немцами сюда к нам, чтобы участвовать не в революции, а в шпионаже за нами. Сейчас это становится понятно.

Уборевич тоже из плена пришел.

… Дальше, Тухачевский. Командовал последнее время Ленинградским ВО, перед назначением зам. наркома. Все знали, что округ провалил. Так сложились обстоятельства, что надо было его назначить.

Сами выдвигали, примиренчески относились к этим людям, которых видно было с начала до конца, что они враги»65.

Наслушавшись эскапад Буденного на заседании Военного совета, Дыбенко попытался использовать предложенный им ход о пребывании в плену как «начале шпионской деятельности» — на заседании Специального судебного присутствия.

«т. Дыбенко. Вы когда–либо считали себя членом нашей партии?

Тухачевский. Да.

т. Дыбенко. Вы преследовали поражение нашей армии;

в 1921 году вы вызывали диверсанта Путна, чтобы усилить восстание под Кронштадтом; …в 1918 году, как вы говорите, приехали в Россию, бежав из плена. Мне кажется, что вы не бежали из плена, а приехали как немецкий шпион».

Кажется, в ответе Тухачевского сквозит ирония:

«Я убежал из Германии до Октябрьской революции, поэтому, такую задачу — как разложение советской армии, я получить не мог»66.

И Дыбенко взрывается:

«Вы сами пишите в своих показаниях, что вы с 1925 года вели шпионскую работу в пользу Польши и Германии. О шпионской деятельности было известно вашему руководящему центру — Уборевичу, который пригласил вас в Париже зайти на могилу Наполеона, и известно было Якиру. Считаете ли вы, что Якир являлся не только вредителем, но и прямым шпионом, связанным с немецким генеральным штабом?

Тухачевский. Да, каждый член центра несет такую ответственность.

т. Дыбенко. Что значит— несет ответственность?

Тухачевский. Является шпионом.

Член суда Дыбенко. Подсудимый Тухачевский, как Вы можете сочетать эту измену, предательство и шпионаж с 1929 г. с тем, что Вы носили партийный билет? И как вы могли ответить положительно на мой вопрос, считали ли Вы себя членом партии?

Подсудимый Тухачевский. Я повторяю, что эта работа началась с Уборевичем и Якиром не с 1929 года, а значительно позже — с 1932 года. Конечно, здесь есть раздвоение: с одно стороны у меня была горячая любовь к Красной армии, горячая любовь к отечеству, которое с гражданской войны я защищал, но, вместе с тем, логика борьбы затянула меня в эти глубочайшие преступления, в которых я признаю себя виновным.

Член суда Дыбенко. Как можно сочетать горячую любовь к родине с изменой и предательством?»67 В реплике Тухачевского — приглушенная вспышка гнева:

«Повторяю, что логика борьбы, когда становишься на неправильный путь, ведет к предательству и измене»68.

Их судили по законам, отменившим даже декоративные штрихи правосудия и подлинного расследования. 1 декабря 1934 года, в день убийства С. М. Кирова, ЦИК СССР принял постановление «О внесении изменений в действующие уголовно–процессуальные кодексы союзных республик », которое установило особый порядок расследования и рассмотрения уголовных дел «о террористических актах против работников Советской власти». Процессуальные гарантии для обвинявшихся по делам этой категории были практически сведены на нет: срок следствия, несмотря на очевидную сложность подобных дел и суровость возможного наказания, устанавливался в пределах на более 10 дней; обвинительное заключение вручалось обвиняемому за одни сутки до рассмотрения дела в суде; дело рассматривалось без участия сторон. Кассационное обжалование приговоров и подача ходатайства о помиловании не допускались;

приговор к высшей мере наказания приводился в исполнение немедленно. В 1937 году по аналогичным параметрам рассматривались дела о контрреволюционном вредительстве и диверсиях. Несмотря на явное противоречие демократическим принципам уголовно–процессуального права, эти постановления — от 1 декабря 1934 года и от 17 сентября 1937 года — были отменены только в апреле 1965 года69.