Юлия Кантор - Война и мир Михаила Тухачевского

В период гражданской войны большинство кадровых офицеров поддержало белых:

«60 тыс. — у Деникина, 30 тыс. — у Колчака, более 10 тыс. — в других белогвардейских армиях. В добровольческий период Красной Армии в нее вступило 8 тыс.»9.

Причем к красным добровольно шли в основном офицеры в чине от прапорщика до капитана, к белым — представители всей армейской вертикали — от поручиков до генералов.

Советской власти нужны были штыки, этим штыкам — командиры, и во время острейшего кризиса 1918 года Ленин вынужденно принял решение об использовании «буржуазных военных» для нужд защиты революции:

«Если ставить вопрос в том смысле, чтобы мы только руками чистых коммунистов, а не с помощью буржуазных специалистов построили коммунизм, то это — мысль ребяческая… Без наследия капиталистической культуры нам социализма не построить.

Не из чего строить коммунизм, кроме как из того, что нам оставил капитализм»10.

С лета 1918 года большевикам, несмотря на крайнюю антипатию к бывшим офицерам, пришлось перейти к их мобилизации в массовом порядке. Условия для этого были самые благоприятные, ибо в крупных городах, находившихся под контролем красных, появилось множество офицеров, вернувшихся к своим семьям.

Принятие на учет военспецов последовало по приказу наркома по военным и морским делам Л. Д. Троцкого (№ 324 от 7 мая 1918 года). В Москве, по сообщению «Известий ВЦИК», на 15 июня 1918 года было зареги стрировано около 30 тысяч офицеров (в том числе 2500 кадровых), 2/3 которых принадлежали к артиллерии и другим специальным войскам11.

Для укомплектования войск Восточного фронта командным составом Тухачевский и глава симбирских коммунистов И. М. Варейкис издали приказ о мобилизации офицеров бывшей царской армии. Он был опубликован 4 июля 1918 года и с этого же момента вступал в силу.

«Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика переживает тяжелые дни. Долг каждого русского гражданина — взяться за оружие. Для создания боеспособной армии необходимы опытные руководители, а потому приказываю всем бывшим офицерам, проживающим в Симбирской губернии, немедленно стать под Красные знамена вверенной мне армии. Сегодня, 4 сего июля, офицерам, проживающим в городе Симбирске, прибыть к 12 часам в здание кадетского корпуса ко мне.

Командующий 1–й армией М. Тухачевский.

Товарищ председателя Симбирского губисполкома Иосиф Варейкис»12.

Этот приказ в советской литературе обычно цитируется без последнего предложения: «Неявившиеся будут предаваться военно–полевому суду»13. Как видно, командарм уповал не только на силу слова: в арсенал «убеждения» с самого начала вводятся карательные меры.

Большевики культивировали антагонизм между царскими офицерами и одетой в шинели пролетарской массой.

В 1918 году он шел до открытой ненависти и превратился в своего рода бумеранг.

«Между солдатом и офицером всегда лежит широкая пропасть.

Солдат — мужик, крестьянин или рабочий, черная кость, мозолистая рука. Офицер — барин, чаще всего дворянин, голубая кровь, белоручка.

Солдат может бояться офицера, он может уважать его… И все таки они будут вечно чужие… Они вышли из разных классов»14, — гласила одна из их многочисленных пропагандистских листовок.

Принудительно мобилизовав в свои ряды царских офицеров, Красная армия усилила ею же инспирированную конфронтацию.

Офицеры, пришедшие на службу к большевикам, оказались в тяжелейшей морально–нравственной ситуации:

их жизнь или относительное благополучие были куплены ценой перманентных конфликтов, как внутренних, так и внешних. Люди их круга, недавние сослуживцы, считали их ренегатами, а мобилизовавшие военспецов им не доверяли.

Офицерам не то что не давали возможности «ассимилироваться », органично врасти в новую армейскую среду — напротив, создавали условия для сегрегации. Трудно представить, что в этой обстановке Тухачевский чувствовал себя комфортно. Но он сделал выбор и следовал ему без сантиментов, тем более, имея щит высокой должности.

Понимая, без сомнения, психологическое состояние мобилизуемых и осознавая важность первого впечатления, 4 и 5 июля — дни начала призыва — Тухачевский лично принимал в губвоенкомате бывших офицеров.

«Он сидел в туго перехваченной ремнями гимнастерке со следами погон на плечах, в темно–синих, сильно поношенных брюках, в желтых ботинках с обмотками. Рядом на столе лежал своеобразный головной убор из люфы, имевший формы не то пожарной каски, не то шлема, и коричневые перчатки. Манеры Михаила Николаевича, его вежливость изобличали в нем хорошо воспитанного человека. У него не было ни фанфаронства, ни высокомерия, ни надменности. Держал себя со всеми ровно, но без панибратства, с чувством собственного достоинства»15, — вспоминал один из призванных под красные знамена, приятель Тухачевского еще по пензенской гимназии Н. И. Корицкий, ставший его адъютантом в 1–й армии.

Мобилизованные офицеры, ожидавшие встречи с неотесанным «краскомом» были приятно удивлены, видя в командарме человека из своей среды. Это, несомненно, было важным психологическим фактором.

Воспитанная дворянской средой потребность всегда хорошо выглядеть — одна из основных черт Тухачевского на протяжении всей жизни. (Об этом вспоминали и его сослуживцыофицеры, и товарищи по плену, и — позже — советское окружение.) Во время Гражданской многие его коллеги, бывшие царские офицеры, служившие в Красной Армии, стре мились «слиться с фоном», стать своими среди солдат — рабочих и крестьян. Небритые лица, папиросы–самокрутки, нечищеная обувь и — уж конечно — заскорузлые ладони подтверждали статус «своего». Это — не про Тухачевского, не только обладавшего «породистой» внешностью, но остававшегося верным дореволюционным привычкам. Так, один из сослуживцев Тухачевского по «боевому 1919 году» вспоминал, что Тухачевский «всегда был в воротничке, в белоснежных манжетах и руки имел выхоленные с отточенными ногтями »16. Точно по Пушкину — быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей…

Одержимые шпиономанией особисты фиксировали как улики подтянутость и опрятность командарма, его холеные ногти и привычку надевать перчатки, садясь на лошадь, — метки презиравшегося революцией аристократизма. Плюс высокомерие и безапелляционность, подкрепленные неоспоримой успешностью. Все это раздражало, порождало зависть, более того — ненависть. Тухачевский в 1919 году на некоторых сослуживцев производил «впечатление человека бесконечно самовлюбленного, не считающегося ни с чем, чтобы только дойти до своей цели, достигнуть славы и власти, не считаясь с тем, через чьи трупы она его приведет, не заботясь ни о ком, кроме себя»17. У Особого отдела не было недостатка в такого рода компромате на Тухачевского. И все же пока компромат ложился в стол — Тухачевскому «было позволено»