Юлия Кантор - Война и мир Михаила Тухачевского

Начособотдела Бокий»67.

С Лубянки Бокию, впоследствии «прославившемуся»

как «организатор Соловецких лагерей», ответили:

«Тухачевский по сведениям выбыл на Восточный фронт… Зампредособотдел Павлуновский, Начоперотделения Артузов»68.

И Павлуновский, и Артузов появятся на сталинских процессах 1930–х годов уже совсем в других амплуа.

Среди расстрелянных по делу «Приволжской шпионской организации» и А. И. Харченко — тот самый, что в 1918 году несколько дней командовал 1–й армией: до приезда Тухачевского в Инзу. Он «на аэроплане перелетел фронт, перешел к Колчаку с картами и двумя миллионами народных денег»69. (Чуть позже, но еще до перехода к Колчаку А. И. Харченко кратковременно командовал и 2–й красной армией Восточного фронта.) Еще один штрих: «В связи с этим же уголовным делом 16 августа 1919 года Постановлением Особого отдела Восточного фронта как непричастные к шпионской организации, но определенно сочувствующие белым заключены в концлагерь на все время гражданской войны»70 еще несколько человек.

Дело о «Приволжской шпионской организации» было пересмотрено лишь в наши дни — в соответствии с Законом «О реабилитации жертв политических репрессий», принятым в 1991 году, — по указанию Генпрокуратуры РФ от 21 апреля 1992 года.

«Проверкой дела установлено, что лица, привлеченные к уголовной ответственности по данному делу, подверглись репрессиям по политическим мотивам без достаточных оснований.

Обвинение по делу носит явно выраженный политический характер. Причем антисоветские убеждения и занятие до революции активной государственной / общественной деятельностью не только квалифицируются как факты, доказывающие виновность членов организации. …Прямо указано, что ряд проходящих под делу лиц… не причастен к совершению преступления, однако в силу их определенного сочувствия белым указанные лица подлежат заключению в концентрационный лагерь…

Все привлеченные к уголовной ответственности лица последовательно показывали о своей непричастности к какимлибо шпионским белогвардейским организациям… Утверждение следствия о том, что будучи арестованными… лица признали свою вину, никаким образом… в материалах дела не закреплено»71.

При пересмотре дела был сделан вывод о надуманности обвинения в отношении членов «Приволжской шпионской организации» и о вымысле со стороны следствия самого факта ее существования. Все репрессированные по делу реабилитированы 23 сентября 2003 года.

Для самого М. Н. Тухачевского дело 1919 года прошло, как казалось на тот момент, бесследно, хотя, вероятно, это первое личное столкновение с большевистской Фемидой могло обострить инстинкт самосохранения.

С этого момента Тухачевский вынужден максимально активно доказывать политическим и карательным органам свою абсолютную лояльность советской власти. Отсюда, быть может, и подчеркнуто демонстрирующееся им увлечение марксизмом.

Тухачевский направил свою армию на Омск. Адмирал Колчак, блестящий ученый и опытный военачальник, уже год как объявлен Верховным правителем России.

Этой должности он искренне не хотел, считал ее «своим крестом, который нес во имя России». Однако и он, в постсоветской исторической литературе в ос новном изображаемый как исключительный гуманист, прошел по проторенному и красными, и белыми пути террора. Значительная часть местного населения Сибири ненавидела Колчака больше, чем большевики. Здесь не знали крепостного права, крестьянство было по среднероссийским меркам зажиточным. А «верховный правитель» требовал от своих исполнителей «самых жестоких мер» не только в отношении повстанцев, но и «сочувствующего» им населения. Массовые репрессии — сожжение целых деревень, захват заложников, поборы и грабежи — вконец ожесточили крестьянство.

Крестьянские партизанские отряды объединились в «крестьянскую» армию.

Научный сотрудник Иркутского историко–краеведческого музея Владимир Свинин убежден, что «колчаковцы собственной жестокостью только помогли коммунистам »:

«Кто был в окружении Колчака? Офицеры, потерявшие свои поместья в России, потомственные крепостники. Они относились к крестьянам как к крепостным, за людей не считали. Пороть крестьян у них было почти привычкой… Многие крестьяне, переселившиеся в нашу губернию во времена Столыпинской реформы, были вынуждены целыми деревнями спасаться в лесах.

Их деревни просто сжигали… Шли в партизаны, поскольку боялись, что колчаковцы их уничтожат. Партизанское движение, организованное большевиками в Сибири, — миф советского времени. Оно возникло стихийно — как реакция на палочную дисциплину, безумные репрессии и реквизиции белых. Красных тогда считали меньшим злом.

Сам Колчак свои политические убеждения обрисовывал предельно внятно: «Будем называть вещи своими именами, как это ни тяжело для нашего отечества: ведь в основе гуманности, пасифизма, братства рас лежит простейшая животная трусость…

«Товарищ» — это синоним труса прежде всего». Еще одна предельно внятная оценка: «Что такое демократия? — Это развращенная народная масса, желающая власти. Власть не может принадлежать массам в силу закона глупости числа: каждый практический политический деятель, если он не шарлатан, знает, что решение двух людей, всегда хуже одного (…), наконец, уже 20–30 человек не могут вынести никаких разумных решений, кроме глупостей»»72.

Это сказано в 1919–м.

Белые и красные снова действовали одними и теми же методами. Слабый приток добровольцев в Белую армию вынудил власти прибегнуть к мобилизациям. Это позволило к весне 1919 года с большим трудом сформировать в Сибири 300–тысячную Белую армию, но одновременно вызвало острое недовольство населения, не желавшего участвовать в Гражданской войне.

«Год тому назад население видело в нас избавителей от тяжкого комиссарского плена, а ныне оно нас ненавидит так же, как ненавидело комиссаров, если не больше, и что еще хуже ненависти, оно нам уже не верит, от нас не ждет ничего доброго», — писал барон А. Будберг, колчаковский военный министр.

Обыденность убийства в гражданской войне описана многими историками, но лишь единицы сделали это по горячим следам, во время самой Гражданской войны, осознав гибельность «обесчеловечивания». Это смог сделать Роман Гуль, категорически и навсегда не признавший красных и быстро понявший тупиковость белого пути. В описанных им эпизодах Гражданской войны, участником которой был он сам, явное неприятие военной повседневности самосудов:

«…ведут человек 50–60 пестро одетых людей, многие в защитном, без шапок, без поясов, головы и руки у всех опущены.

Пленные… я понял: расстрел вот этих 50–60 человек с опущенными головами и руками… Сухой треск выстрелов, крики, стоны…