Елена Хаецкая - Дорога в Монсегюр

Была ли между Симоном и Алисой любовь? Трудно сказать.

Известно, что Алиса родила Симону семерых детей, четырех сыновей и три дочери. Она оставалась с ним «в горе и радости». Когда тулузцы осадили ее в Нарбоннском замке, она объявила, что живой к ним в руки не дастся. У нее были серьезные основания предпочитать смерть плену, но об этом позже. Алиса бесстрашно отправилась в опасный путь из Тулузы на север за помощью для своего мужа и сумела убедить многих баронов последовать за нею. Во всех этих эпизодах Алиса предстает отважным и преданным другом Симона. При том, что (можно предположить) у Симона были не слишком добрые отношения с Монморанси — из-за разграбления Константинополя, где Матье де Монморанси был в первых рядах.

Взаимное уважение и верность, которые несомненно существовали между Монфором и его женой, будто нарочно, по контрасту, оттеняются беспорядочной семейной жизнью Раймона Тулузского, который был женат пять раз. Опять же, этому можно найти сколько угодно объяснений, но факты — такая вещь, которую с места не сдвинешь.

Нарисовав себе портрет «отличного семьянина» графа Монфора, я подступилась к главному обвинению против него — в жестокости…

Симон очень хорошо воевал. Он умел брать крепости — занятие нудное и тяжелое. Он умел давать сражения, выигрывать их и, что значительно сложнее, пользоваться плодами своих побед.

Действительно ли он сказал «убивайте всех»?

Когда католики предъявили городу Безье ультиматум, те вместо ответа сбросили им на голову Евангелие. Предварительно помочившись на книгу. Попробуйте, кстати, посмотреть на это обстоятельство глазами — не обязательно средневекового фанатика, а просто верующего человека. Вообще же фраза «убивайте всех, а Господь узнает своих» не так однозначна, как казалось на первый взгляд. Она содержит в себе цитату из Посланий апостола Павла: «Но, твердое основание Божие стоит, имея печать сию: „познал Господь Своих“…» (2 Тим., 2, 19).

Впрочем, все сколько-нибудь исторические книги (включая и труд г. Осокина) в один голос утверждают: такой фразы сказано не было, потому что не могло. Но так или иначе, а Симону доводилось убивать всех. Так он поступил в ронской крепости Берни (Бернисе), где действительно учинил страшную резню. После этого все другие крепости сдавались ему почти без боя.

Был ли Симон милостив с теми, кто ему сдался? Ладно, Бодуэна Тулузского он приветил — все-таки, графский брат.

Но вот спустя месяц после взятия Паскьера (а Паскьер он брал почти сразу после Берниса) среди симоновых союзников числится Ростан де Паскьер. Это факт.

Да, Симон убивал и вешал. Однако мы почти не находим свидетельств о том, чтобы Симон пытал пленных, издевался над ними, увечил, осквернял их трупы. Зато все это в изобилии вершил романтический добрый граф Раймон Тулузский, бездарный полководец, интриган и трус («в его душе не переставала тлеть лампада осторожности», как поэтически выразился Роже Камбулив, провансальский автор, — кстати, апологет Раймона!).

Еще больше прославил себя подобными деяниями его сын, Раймон VII, в те времена 19-летний юноша, красавец, всеобщий любимец, вызывавший сострадание и приязнь папы Римского.

Кто вскользь (Осокин), кто подробнее (французский историк Доминик Паладилье в книге «Симон де Монфор и трагедия катаров», 1988) описывает те зверства, которые чинили в Тулузе над взятыми в плен крестоносцами. Книга «Жизнеописания трубадуров» в разделе «Параллельные латинские источники» приводит следующую историю:

«Епископ Тулузский [Фалькон] в своей проповеди к христианам „Остерегайтесь лжепророков и т. д.“ сказал, что волки — это еретики, а овцы — христиане. В разгар его поучения поднялся на ноги один еретик, которому по приказанию графа де Монфора отрезали нос и губы, а также выкололи глаза, ибо он таким же образом поступал с христианами, и произнес:

— Вы слышали, как епископ назвал нас волками, а вас — овцами. Довелось ли вам когда-либо видеть овец, которые так искусали бы волка?»

Епископ на это сказал, что овец охранял пастуший пес — Монфор.

Других свидетельств о том, что Симон увечил пленных, я не нашла.

Любопытно, что в «Жизнеописаниях…» к словам «он таким же образом поступал с христианами» есть комментарий: «Утверждение, невероятное в отношении катаров, придерживавшихся крайне благочестивого образа жизни».

В принципе, тенденциозность «Жизнеописаний…» объяснима — это книга, воспевающая бель Лангедок. Поэтому, кстати, там сглажено то обстоятельство, что добрая половина трубадуров была католиками, что Бертран де Борн был дружен с будущим епископом Тулузским и т. д. Благочестивый образ жизни «совершенных» катаров отнюдь не мешал «верным» (термин, который может быть применен, из персонажей «Дамы Тулузы», к Рожьеру, к Рамонету, к старому Бернарту, к обоим графам Фуа) убивать и увечить людей.

Обстоятельства смерти Монфора заставляют задуматься над целым рядом вещей. Во-первых, конечно же, Симон был очень набожным и церковным человеком. Со стороны его поведение в день смерти выглядит одновременно и напыщенным, и нелепым и даже опасным: придумал слушать мессу, когда идет бой!

На самом деле попробуйте ради эксперимента уйти из церкви, не причастившись, за десять минут до того, как это должно совершиться. Мало того, что у вас надолго будет поломано настроение. Вы будете в высшей степени духовно неудовлетворены.

А теперь умножьте все на десять, ибо в лице Симона мы имеем человека исключительно страстной религиозности.

Он НЕ МОГ оставить часовню.

Почему он сам произнес это знаменитое «ныне отпущаеши… (nunc dimittis)»? Я думаю, просто потому, что епископ онемел, под конец совершенно сбитый с толку этой чередой окровавленных вестников с поля боя.

Был ли он «фанатиком», как все утверждают? Или нашел в своей вере бесконечный источник силы? Последний бой говорит, скорее, о второй версии. В день своей смерти Симон почти взял Тулузу…

Во-вторых, важно то, как был убит Симон. Это позволяет сделать еще одно предположение. Нигде не говорится, что Симона могли взять в ближнем бою или что он был ранен. Несомненно, он носил тяжелый доспех. Кроме того, он был великолепным бойцом.

Подтверждение этому можно найти в надгробном изображении графа Симона в соборе Сен-Назар в Каркассоне, где имеется также прорис оружия. Это длинный узкий меч с заточенным острием — оружие для той эпохи новаторское, прообраз шпаги. Такой меч требовал искусного обращения и делал своего владельца грозным врагом. Выражаю здесь свою благодарность В. Гончарову, который обратил мое внимание на эту деталь.

Католическая Церковь поспешила объявить Монфора святым мучеником за веру и делала это поначалу шумно и назойливо.