Мария Сергеенко - Помпеи

Интересно, как сделаны эти колонны ( ил. 16). Они сложены из плоских пятиугольных, напоминающих по виду погоны, кирпичиков, которые укладывались рядами (по десять штук в ряд) так, чтобы острым углом они приходились наружу; при такой кладке на колонне получался ряд каннелюр. Колонны затем покрывались стукком, создающим полное впечатление мрамора.

Помпеи могли гордиться своей басиликой: изящные, легкие, несмотря на свою высоту, колонны; стены, со вкусом отделанные под пестрый мрамор; потоки света, лившиеся сверху сквозь окна и в свободные проемы между верхними колоннами, — это здание оказало бы честь и не такому маленькому городку.

Было бы очень ошибочно думать, что торговля в Помпеях происходила только на форуме и в больших, специально для разных видов торговли устроенных рынках. Лавки, похожие на наши ларьки, с широко открытым фасадом, были на всех главных улицах, а улица Изобилия (особенно в своей восточной части, на «Новых раскопках») имела вид настоящего базара: лавки и мастерские, где не только изготовляли определенный товар, но и торговали им, следуют одна за другой непрерывным рядом; некоторых из торговцев и хозяев мастерских мы знаем даже по имени. За мастерской знакомого уже нам Верекунда и за красильней помещался торговец железным товаром Юниан. В его лавке нашли много сельскохозяйственных орудий: серпов, кос, ножей, которыми пользовались виноградари, много бронзовых украшений для наборной сбруи, удил и т. д. Неподалеку — лавочка с задней комнаткой и мансардой; здесь жил землемер, занимавшийся в то же время изготовлением разных технических приборов. За пекарней некоего Бетития Плакида — лавка старьевщика Тигилла, а дальше мастерская, где нашли вязанки растения, из которого и поныне в Италии плетут маты. Между мастерскими — множество всяких лавок и харчевен.

Торговый и деловой люд в Помпеях располагался по довольно широкой шкале. На самой нижней ступеньке стояли мелкие торговцы, которые продавали свой незатейливый товар, раскладывая его прямо на тротуаре. Свое место они обозначали надписями; на «Новых раскопках» между двумя домами нашли надписи: «место Сатурнина», «место Гафира». За ними шли люди, снимавшие лавку, а в лучшем случае имевшие и собственное помещение и совершавшие более или менее крупные торговые обороты. К таким относился горшечник Зосим, в лавке которого на стене имелся список базарных дней в Помпеях, Нуцерии, Ателле, Ноле, Кумах, Путеолах, Капуе и даже в Риме. Предприимчивый грек, по-видимому, не довольствовался торговлей на месте, а разъезжал со своим товаром, забираясь иногда довольно далеко.

Самыми видными людьми в этом мире были, конечно, крупные купцы, занимавшиеся преимущественно заморской торговлей. В Помпеях эта торговля имела давние традиции. Италийские купцы на Востоке во время расцвета Делоса [57]были преимущественно кампанцами; в морской торговле с Западом и Востоком при империи они продолжают принимать участие. В Помпеях ряд аристократических семей торговал с заморскими странами. Черепица с кирпичного завода Епидия и его вольноотпущенника Феодора широко была распространена по побережью Адриатического моря — от Истрии [58]до Аквилеи. [59]Лоллиев мы встречаем на Делосе в III в. до н. э. и в Сицилии в I в. до н. э. Их помпейский дом полон воспоминаний о морских путешествиях, которые, как это обычно для античного времени, переплетались с мифологическими образами: бронзовый руль и тут же изображение Нептуна; выложенные мозаикой фигурки дельфинов, корабельных носов и рядом сказочные морские чудовища. В доме упоминавшегося уже Марка Лукреция нашли символическое изображение Александрии: [60]женщина, украшенная слоновыми клыками, наступила ногой на голову слона; по левую руку от нее сидит лев. Вместе с египетскими товарами в Помпеи проник и культ египетской Исиды, насчитывавшей в городе многочисленных поклонников, имевших свой храм и выступавших на городских выборах как особая самостоятельная корпорация.

В торговых и промышленных кругах Помпей особенно привлекают к себе внимание люди, вышедшие из низов, сумевшие собственной энергией и умением добиться независимого и обеспеченного существования. Это были частью свободные, проложившие себе дорогу собственной работой, частью бывшие рабы, отпущенные на волю. К первым принадлежал уже известный нам Умбриций Скавр, успешно торговавший гарумом. Мы не знаем его общественного положения, но то, что он стремился попасть в ряды городской знати или, по крайней мере, провести туда сына, это для нас несомненно. Его аристократическая фамилия «Скавр» подсказана была ему, вероятно, той рыбой, с которой ему приходилось иметь дело и которая по-гречески называлась «scombros». Сыну своему он доставил широкие возможности блеснуть щедростью и любовью к родному городу: молодой Скавр дал роскошные гладиаторские игры, оказал еще какие-то услуги городу, был выбран в дуумвиры и скончался еще молодым, удостоившись от городского совета погребения на общественный счет и конной статуи на форуме. К этому же классу людей относился и Секст Аттий Амп, которому на Стабиевой улице принадлежала лавка, где были найдены плитки красок с его клеймом. Дело пигментария, т. е. мастера, изготовляющего краски и торгующего ими, было, видимо, наследственным в его семье; по крайней мере, Цицерон в одном из своих писем от 46 г. до н. э. упоминает «красочника Аттия».

В доме Терентия Неона, выступившего на выборах незадолго до гибели города, сохранился портрет, вероятно, его родителей ( ил. 19). Вглядимся в него — он интересен тем, что передает не только наружный, но до некоторой степени и внутренний облик человека, выбившегося из низов: перед нами простое грубоватое лицо; такие лица, вероятно, часто встречались в деревнях. Этому человеку пришлось многое передумать — недаром же лоб его прорезала такая глубокая морщина. Можно с уверенностью сказать, что он не ломал себе голову над философскими системами и отвлеченными вопросами, но нелегко, видно, давалось учение и несладко складывалась его жизнь. Едва уловимый отпечаток грусти оставило прошлое на этом спокойном здоровом лице с твердым и несколько недоверчивым взглядом человека, которого жизнь научила не открывать широко ни своего сердца, ни своего кошелька. Он держит свиток с красивым красным ярлычком (эти ярлычки служили для того, чтобы писать на них заглавие произведения написанного в свитке) — любому ученому не зазорно взять такую книгу — и сильной, грубой рукой деревенского парня зажимает его, как победное знамя, которое наконец добыто и отныне будет осенять его жизнь. И жену выбрал он под стать этой новой жизни: скромно и гладко причесанная, по манере августовского времени, женщина эта, с живыми и умными глазами, отнюдь не деревенская простушка, знающая только веретено да иглу; в руках у нее дощечки и грифель для писания; она, как и муж ее, причастна отныне к городскому образованному кругу.