Мария Сергеенко - Простые люди древней Италии

Слова эти прозвучали впустую. Греческих врачей в Риме все прибывает; встречают их приветливо, и пришельцы отнюдь не стремятся «изничтожать» заболевших варваров. Плиний Старший, прочно усвоивший себе позу изобличителя современности, рассказывая о врачах, постарался стать на стезю, проложенную Катоном. Его все возмущает во врачебной среде: и отсутствие единого направления в медицине, и споры разных медицинских школ, резко расходившихся между собой в методах лечения, и даже большие состояния, нажитые некоторыми врачами. Он сердится на легковерие римлян, которые доверчиво полагаются на греческих врачей и пренебрегают лечением, если врач говорит на их родном, понятном им языке. Он с удовольствием обвиняет огулом врачей в шарлатанстве: "все они придумывают новинки, чтобы создать себе имя, и сразу же начинают торг нашей жизнью; этим объясняются и жалкие споры у постели больного, когда ни один врач не согласится с другим, чтобы не показаться его приспешником. Поэтому на одном памятнике и появилась мрачная надпись: "Я умер потому, что меня лечило множество врачей". Нельзя сказать, чтобы в этих горьких словах не было вовсе правды. Дело в том, что в древней Италии каждый мог объявить себя врачом, как мог объявить и учителем: от «врача» не требовалось никаких свидетельств, его не подвергали никакому экзамену.

Только когда появилась официальная должность городского врача — а появилась она поздно, лишь во II в. н. э., — человек, избранный городом на это место, должен был доказать свою пригодность перед комиссией, составленной из врачей, знания и опытность которых были доказаны их долголетней и успешной практикой. Частным врачом мог заявить себя каждый. В одной басне Федра рассказывается, как незадачливый сапожник решает оставить колодки и шило и заняться врачебной деятельностью; его многоречивость убеждает людей, что он в медицине понимает больше, чем в сапожном ремесле. "Кто из врачей красноречивее, — утверждает Плиний, — тот и распоряжается нашей жизнью". Плохому врачу не грозило наказания: "они учатся на нашем несчастье и ставят на нас опыты, кончающиеся смертью; и только врач, убив человека, пользуется совершенной безнаказанностью".

Не следует, однако, безоговорочно доверять Плинию и думать, что все врачи I–II вв. н. э. были невежественными корыстолюбцами и бесстыдными болтунами. Среди них есть люди основательного философского образования, которое освещает и приводит в систему их медицинские познания. Они обладают всей полнотой тогдашней науки о врачевании; мало того — медицина является для них областью наблюдений, опытов, размышлений; они работают в этой области, пишут по вопросам диагностики, терапии, диететики (в широком значении этого слова), собирают около себя толпу учеников и становятся иногда основателями новой медицинской школы. В римском свете они свои люди; они приняты в первых домах столицы; для них распахнуты двери императорского дворца. Искусные врачеватели, знатоки человеческого сердца, они умело сочетают жесткую требовательность в главном с ласковой снисходительностью к безобидным прихотям своих больных. Твердой рукой ведут они их к выздоровлению, если оно вообще возможно, и кажутся иногда благодарным и растроганным пациентам посланниками неба. Память об этих медицинских светилах сохраняется в ряде поколений; врачи позднейших времен страницами делают выписки из их книг. Себя обычно эти люди не забывают, и у Плиния сохранились сведения о накопленных ими иногда миллионных богатствах.

Представители этой врачебной аристократии далеки от "простых людей"; чтобы встретить «простого» врача, надо далеко уйти от этих светил медицинского мира. Тогда отчетливо выступят черты иного облика. Врач, о котором сейчас и пойдет речь, это действительно "простой человек", занимающий в обществе весьма скромное место. Он не пишет книг, к нему не стекаются любознательные юноши; он лечит бедняков и рабов — сам часто бедняк и часто сам раб. Иногда он и умирает рабом; иногда выходит на свободу по милости господина или же за деньги, которые удалось собрать на выкуп. Его жизнь и работа проходят тихо и незаметно среди таких же незаметных и неизвестных простецов; сведений об этих врачах напрасно было бы искать у Плиния и других современных им писателей. Единственным источником, откуда мы можем узнать кое-что об их жизни, являются надгробные надписи. Надписи эти составлены в выражениях стандартных; биографических подробностей ждать от них нечего; они в равной мере скупы и на конкретные сведения, и на взрывы чувств. Кое-что все-таки из них можно извлечь, а так как это «кое-что» — единственное, чем мы располагаем, то только и остается подбирать эти жалкие обломки биографий, которые, вероятно, бывали иногда интереснее любого романа приключений.

Первое, что бросается в глаза при самом беглом чтении этих надписей: ни в Риме, ни в других городах Италии врачей-римлян почти нет. Эвмелы, Никероты, Дорифоры: одно за другим мелькают греческие имена — сплошь греки, вероятно, выходцы с эллинистического Востока. Кое-кто из этих греков — рабы: признаком рабского состояния служит наличие одного единственного имени, к которому в родительном падеже присоединяется имя господина (Тиранн, раб Ливии; Филет, раб Марцеллы, и пр.). Люди, носящие тройное имя, причем буква l (libertus — отпущенник) отсутствует, — несомненно люди свободные, но их греческие собственные имена (Памфил, Эвксин, Менандр и т. п.) свидетельствуют о том, что они сыновья отпущенников, а в некоторых случаях, может быть, и сами отпущенники, но только упомянуть об этом забыла дружеская рука, которая хотела увековечить в надписи память почившего. И, наконец, имеется ряд надписей, в которых принадлежность врача к отпущенникам признана и засвидетельствована присоединением к имени покойного буквы l. Таким образом, перед нами проходит три категории врачей: рабы, отпущенники и свободные. Присмотримся к каждой из этих групп в отдельности.

Надписи, имеющиеся в нашем распоряжении, позволяют судить только об имущественном и семейном положении «простых» врачей. Нечего ожидать, конечно, что мы сможем определить их состояние в точных цифрах. Можно сказать только, что были врачи состоятельные, были обладавшие достатком средним, были и вовсе бедняки. Мы найдем эти группы и среди свободных, и среди отпущенников, и среди рабов.

Раб не мог иметь никакой собственности. Так гласил закон, но живая жизнь часто ломает, безмолвно и незаметно, юридические нормы. Фактически у раба бывало имущество, и хозяин на это имущество руки не накладывал. У нас есть надписи, из которых ясно, что раб-врач далеко не всегда был бедняком. Келад, раб Антонии, жены Друза Старшего, заказал надгробие "Христе, подруге по рабству и жене"; Гила, врач бегового общества, устраивавшего конские состязания, изготовил еще при жизни "себе и костям своим" огромную мраморную плиту; Кассий, "врач, раб цезаря нашего" (Траяна), располагал большими средствами и оставил жене своей и отпущенников, и отпущенниц. Фирий, раб императора Тита, "чтивший родителей своих", которые и поставили ему памятник, выражал, надо думать, свое «почтение» в действиях, сопряженных с расходами. Зосима, раб отпущенника Гимна, смог купить себе «наместницу». Отметим, что из пяти «состоятельных» рабов трое принадлежат императорскому дому. Надо полагать, что в дворцовом ведомстве рабам вообще жилось привольнее, чем в любом другом месте, и возможностей скопить и сберечь накопленное было больше. Вряд ли случайно то обстоятельство, что крепким достатком обзавелись преимущественно императорские отпущенники. Мы знаем семь богатых врачей отпущенников, из них только двое отпущены частными лицами, остальные пятеро вышли на свободу из дворца; у Гагна, отпущенника кого-то из Флавиев, ко дню смерти были уже отпущенники; Аминта, отпущенник Адриана, заказывает мраморное надгробие "себе, супруге, детям, отпущенникам и отпущенницам"; отпущенники и отпущенницы поминаются в надписях Епафродита и Агафемера, двух других отпущенников Адриана, равно как и в надписи Евтиха, бывшего Неронова раба. Три из этих надписей — к ним можно прибавить и четвертую надпись Гостия Памфила — были заказаны главой семьи еще при жизни его. Это итог тем человеческим отношениям, которые он сумел завязать в своей жизни: жена, дети, рабы, которым он вернул свободу.