Андрей Андреев - Российские университеты XVIII – первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы

В 1603 г. князь Острожский послал составленный им проект академии для ознакомления как в Грецию, так и в Рим, рассчитывая на переезд в Острог учителей и учеников из тамошней греческой коллегии св. Афанасия. По оценкам современников, проект был «широк и грандиозен», [275]хотя, возможно именно поэтому, не осуществим – в греческой церкви того времени объективно не хватало учителей требуемого уровня.

Смерть князя Острожского в 1608 г. положила конец этим попыткам. Весь смысл деятельности князя был направлен на то, чтобы поднять уровень просвещения в православном народе. Другими его образовательными начинаниями были школы в Турове (1572) и Владимире Волынском (1588). Однако сын и наследник князя, Януш Острожский изменил православию и перешел в католичество, после чего школьные инициативы его отца оказались заброшены. Для Острожской школы таким финалом являлось появление в 1624 г. рядом с ней иезуитской коллегии, которой по решению внучки основателя, княгини Анны-Алоизы Острожской-Ходкевич были переданы все имения, оставленные князем Константином для финансирования его училища. В 1636 г. последние «русские бакалавры» были изгнаны из Острога иезуитами. [276]

Более подробные источники, позволяющие лучше понять устройство «греко-славянских школ» конца XVI – начала XVII в., сохранились применительно к школе Львовского Успенского братства, основанной в 1586 г., от которой дошел «Порядок школьный или Устав ставропигийской школы во Львове». [277]Помимо Львова подобные братские школы открылись в это время в Вильне, Луцке, Бресте, Минске, Могилеве, Киеве, но львовская среди них была старейшей и играла роль образца.

Из упомянутого Устава видно, что несмотря на разные конфессии, учебные программы иезуитских коллегий и «греко-славянских школ» имели немало общих черт, проистекавших из единой античной природы средневековой образованности. Основу преподавания «греко-славянских школ» составляли языки и предметы семи свободных искусств. Обучению языкам в этих школах уделялось даже большее внимание, чем у иезуитов, где господствовала одна лишь латынь – здесь же ведущее положение занимали несколько языков, являясь не только изучаемыми предметами, но и языками преподавания. Во-первых, это был церковнославянский язык как язык богослужения и Священного Писания в православных церквях, во-вторых – греческий язык, на котором изучались не только церковные тексты, но и труды античных писателей и философов. Важно отметить, что уже в год основания школы во Львове на славянский язык были переведены учебные книги по риторике, диалектике «и иные философские письма, школе надлежащие». [278]Меньшую роль в преподавании первоначально играл латинский язык, но его значение со временем увеличивалось, поскольку вследствие конкуренции со стороны коллегий учителя братских школ также начинали использовать латинские учебники, и сфера их употребления расширялась. Наконец, в преподавании могли использоваться также польский и русский («западнорусский») языки – первый как государственный, а второй как разговорный язык Галиции и Волыни. [279]

К числу предметов «семи свободных искусств» относились риторика и диалектика, вместе с грамматикой (т. е. собственно изучением языков) составлявшие науки «тривиума», а также арифметика, геометрия, астрономия и музыка – т. н. науки «квадривиума». Можно убедиться, что отличие от Ratio studiorum здесь, в действительности, было не слишком большим: у иезуитов риторика (вместе с поэтикой) относилась к завершающим классам гимназии (studia inferiora), после которой переходили к изучению начальных предметов studia superiora, т. е. логики, физики и метафизики, но основы последних как раз и входили в преподавание диалектики в «греко-славянских» школах, для чего использовались как написанная по-гречески и переведенная на церковнославянский язык «Диалектика» Иоанна Дамаскина, так и собственно латинские учебники. Преподавание геометрии в братских училищах имело характер изучения «практического землемерия», также в прикладном плане преподавались арифметика и астрономия для объяснения вычислений лунного цикла и Пасхалий. Наконец, под музыкой понималось обучение церковному пению, которое также испытывало определенное латинское влияние. [280]Воздействие инославных школ сказывалось и в формах обучения, в частности в устройстве диалогов и спектаклей, которые в преподавательскую практику Восточной Европы были впервые введены иезуитами. [281]

Еще больше сходства наблюдалось в формах организации школ. Если иезуитское училище возникало на базе коллегии, т. е. общежитийного «товарищества», то православную школу содержало самоуправляющееся братство, во многом представлявшее собой такой же аналог духовной гильдии. [282]Православные братства в Речи Посполитой конца XVI в. именовались ставропигиальными, поскольку обладали судебным иммунитетом – независимостью от суда местного епископа и подчинялись только суду патриарха. Такое право они смогли приобрести благодаря пребыванию на территории Речи Посполитой в эти годы восточных патриархов. Успенскому братству во Львове эти привилегии были дарованы одновременно с открытием школы в 1586 г. остановившимся в городе антиохийским патриархом Иоакимом, а затем в 1589 г. подтверждены проезжавшим через Львов константинопольским патриархом Иеремией. [283]В том же году привилегию от патриарха Иеремии вместе с правом открыть школу получило и Троицкое братство в Вильне. В то же время королевскими грамотами братства и, соответственно, принадлежащие им училища освобождались от городских налогов и подчинения местным судьям. Король Сигизмунд III по представлению князя Острожского даровал эти права Виленскому братству в 1589 г., а Львовскому – в 1592 г. [284]

Согласно названным правам корпоративная природа братств и принадлежавших им школ вполне сопоставима с «академической свободой» университетских корпораций, и если последняя в Речи Посполитой утверждалась королем и первоиерархом католической церкви, то первая – королем и первоиерархами церкви православной. Сходство с коллегиями усиливалось тем, что учителя братских школ, которых называли по-гречески «дидаскалы», жили на полном обеспечении братства, получая не только денежное жалование, но и жилье, пропитание и одежду. [285]Конечно, нельзя забывать об очевидном отличии: в иезуитских коллегиях проживали и преподавали представители духовенства, члены монашеского ордена, который руководил всеми их делами, – в православные же братства входили миряне, которые и приглашали учителей для своих школ, а среди учителей встречались как монахи, так и светские лица. Но и здесь состав преподавателей мог пересекаться – из-за недостатка собственных приходилось братствам зачастую обращаться за инославными учителями, «прося милостыни по разным Инголыптадтам и Ольмюцам» (характерно, что в цитируемом источнике середины XVII в. названы два крупнейших иезуитских университета Центральной Европы). [286]