Чарлз Дарвин - Путешествие натуралиста вокруг света на корабле Бигль

Polyborus chimango значительно мельче предыдущего вида. Всеядная птица, она ест даже хлеб; меня уверяли, что она причиняет существенный ущерб посевам картофеля на острове Чилоэ, вырывая только что посаженные клубни. Из всех птиц, питающихся падалью, она обычно последней улетает с остова мертвого животного, и часто можно ее увидеть внутри ребер лошади или коровы, где она выглядит точно птица в клетке. Другой вид, Polyborus Novae Lelan-diae, чрезвычайно распространен на Фолклендских островах. Нравы этих птиц во многих отношениях сходны с нравами карранчо. Они питаются мясом павших животных и продуктами моря; на скалистых островках Рамирес море является, должно быть, единственным источником их существования. Они исключительно дерзки и бесстрашны и рыщут вокруг домов в поисках всяких отбросов. После еды их не прикрытый перьями зоб сильно выдается вперед, придавая им отталкивающий вид. Они охотно нападают на раненых птиц: добравшийся до берега раненый баклан был немедленно схвачен несколькими Polyboru-ч Novae Zelandiae, которые добили его клювами. «Бигль» был на Фолклендских островах только летом, но офицеры корабля «Адвенчер», побывавшие здесь зимой, сообщают много поразительных примеров наглости и жадности этих птиц. Так, они набросились на собаку, крепко спавшую подле одного из офицеров; прямо на глазах охотников они пытались схватить раненых гусей; и лишь с большим трудом удалось их отогнать. Говорят, что, собираясь по нескольку вместе (в этом отношении они похожи на карранчей), они сторожат кролика у входа в его нору и все вместе бросаются на кролика, как только тот покажется из норы. Они постоянно прилетали на борт корабля, пока мы стояли в гавани, и нужно было внимательно присматривать, чтобы они не сорвали кожи с оснастки и не унесли мяса или дичи с кормы. Эти птицы очень проказливы и любопытны; они подбирают почти все, что ни лежит на земле; так, они унесли за целую милю большую черную лакированную шляпу, а также пару тяжелых шаров, употребляемых для ловли скота. М-р Асборн во время съемки понес более серьезную потерю — они безвозвратно украли у него маленький катеровский компас в красном сафьяновом футляре. Помимо всего эти птицы драчливы и очень раздражительны; в порывах ярости они вырывают клювами траву из земли. Их нельзя считать настоящими общественными птицами; они не парят, и полет у них тяжелый и неуклюжий; по земле они бегают чрезвычайно быстро, очень напоминая при этом фазанов. Они шумливы и издают несколько резких криков, один из которых похож на крик английского грача; поэтому ловцы тюленей и называют их всегда грачами. Любопытно, что они, когда кричат, закидывают голову вверх и назад точно таким же образом, как и карранчо. Гнезда они вьют на скалистых прибрежных утесах, но только не на двух главных островах, а на соседних мелких островках — странная предосторожность у такой дерзкой и бесстрашной птицы. Охотники за тюленями говорят, что вареное мясо этих птиц совершенно белое и очень вкусное, но нужно быть смелым человеком, чтобы попробовать такое блюдо.

Остается рассказать только о грифе-индейке (Vultur aura) и гальи-насо. Первый встречается повсюду — от мыса Горн до Северной Америки — в районах умеренной влажности. В отличие от Polyboms brasiliensis и P. chimango эта птица проникла и на Фолклендские острова. Грифы-индейки живут в одиночку или в крайнем случае парами. Их можно сразу узнать издалека по чрезвычайно изящному высокому парящему полету. Достоверно известно, что это самая настоящая трупоядная птица. На покрытых густым лесом островках и полуостровках западного побережья Патагонии она питается исключительно тем, что выбрасывает ей море, да трупами тюленей. Всюду, где бы ни собрались на скалах тюлени, можно увидеть и грифа-индейку. Гальинасо (Cathartes atratus) в своем распространении отличается от предыдущего вида: он совершенно отсутствует южнее 41° широты. По словам Азары, существует предание, будто этих птиц во времена конкисты не было в окрестностях Монтевидео, а они пришли сюда впоследствии вслед за переселенцами с севера. В настоящее время их особенно много в долине Колорадо, в трехстах милях прямо на юг от Монтевидео. Представляется вероятным, что это дальнейшее переселение произошло уже после Азары. Гальинасо обыкновенно предпочитают сырые места или, вернее, места по соседству с пресной водой; поэтому'их чрезвычайно много в Бразилии и в провинциях Ла-Платы, но они никогда не встречаются в пустынных безводных равнинах северной Патагонии, разве только поблизости от какой-нибудь речки. Птицы эти водятся повсюду в пампасах до подножий Кордильер, но мне никогда не приходилось ни видеть их, ни даже слышать о них в Чили; в Перу их оберегают как истребителей падали. Этих стервятников не колеблясь можно назвать общественными: им, по-видимому, доставляет удовольствие собираться в стаи, и притом не только ради общей добычи. В ясный день нередко можно видеть целые стаи на большой высоте; каждая птица чрезвычайно грациозно описывает в воздухе один круг за другим, не взмахивая крыльями. Очевидно, это упражнение доставляет им удовольствие или, может быть, связано с их брачными союзами.

Я перечислил всех трупоядных птиц, за исключением кондора, описание которого будет целесообразнее дать тогда, когда мы вступим в страну, более подходящую для его образа жизни, нежели равнины Ла-Платы.

В широкой полосе песчаных бугров, которые отделяют лагуну Дель-Потреро от берегов Ла-Платы, в нескольких милях от Мальдонадо, я нашел группу тех остеклованных кремнистых трубок, которые образуются ударами молнии в сыпучий песок. Эти трубки до мельчайших деталей сходны с трубками, найденными около Дригга в Камберленде и описанными в «Трудах геологического общества». Песчаные бугры Мальдонадо, не защищенные растительностью, постоянно передвигаются с места на место. По этой причине трубки выступили на поверхность, и лежащие рядом многочисленные их обломки свидетельствовали о том, что когда-то они были погребены на большой глубине. Четыре трубки вошли в песок отвесно; разгребая песок руками, я проследил одну из них до глубины двух футов; вместе с несколькими обломками, несомненно принадлежавшими этой же трубке, в чем я убедился, приложив их к уцелевшей части, длина ее составляла 5 футов 3 дюйма. Диаметр всей трубки был приблизительно одинаков, и, следовательно, остается предположить, что первоначально она доходила до гораздо большей глубины. Все эти размеры, однако, малы по сравнению с размерами трубок из Дригга, одну из которых проследили до глубины не менее 30 футов. — Внутренняя поверхность, блестящая и гладкая, полностью остеклована. Из-за многочисленных мельчайших пузырьков воздуха, а может быть пара, маленький осколок этой трубки под микроскопом имел такой же вид, как кусочек минерала, расплавленный паяльной трубкой. Песок весь или в большей своей части состоит из кремния, но отдельные точки черного цвета и их блестящая поверхность придает песку металлический блеск. Толщина стенки трубки колеблется от 1/30 до 1/12 дюйма, а кое-где достигает даже 1/10. С наружной стороны песчинки округлены и как будто слегка покрыты глазурью; я не мог найти никаких признаков кристаллизации. Эти трубки подобно тем, которые описаны в «Трудах геологического общества», большей частью сжаты и имеют глубокие продольные борозды, что придает им большое сходство со ссохшимся стеблем растения или с корой вяза или пробкового дерева. В окружности они имеют около двух дюймов, а некоторые куски, цилиндрические и без всяких борозд, — более четырех дюймов. Очевидно, эти складки или борозды образовались вследствие давления окружающего рыхлого песка, когда трубки из-за высокой температуры были еще мягки. Судя по несдавленным обломкам, размер, или, если можно так выразиться, калибр, молнии должен был равняться приблизительно 1 1/4 дюйма. В Париже гг. Ашетту и Бёдану удалось изготовить трубки, почти вполне похожие на эти фульгуриты, путем пропускания очень сильных гальванических разрядов через мелко истолченное стекло; когда к стеклу для повышения его плавкости прибавляли соль, все размеры трубок увеличивались. Опыты с толченым кварцем и полевым шпатом не удались. Одна из трубок, образовавшаяся из толченого стекла, имела почти дюйм в длину, именно 0,982, а внутренний диаметр ее был 0,019 дюйма. Если учесть, что при этих опытах была употреблена самая сильная в Париже гальваническая батарея и что все ее действие на такое легкоплавкое вещество, как стекло, свелось к образованию лишь столь малых по своему размеру трубок, то нельзя не удивляться силе разряда молнии, которая, ударив в песок в нескольких местах, образовала цилиндры в одном случае, по меньшей мере, в 30 футов длиной и с внутренним диаметром, — если он не сжат, — 1 1/2 дюйма, и все это в таком необыкновенно тугоплавком веществе, как кварц!