Олег Платонов - Николай II в секретной переписке

Закладка Аниной церкви прошла хорошо, наш Друг был там, а также славный епископ Исидор, епископ Мельхиседек и наш Батюшка и т.д. Сегодня повидаюсь с Гр. Штюрмеру очень досадно и грустно, что они так тебя терзают и что он отчасти тому причиной. Я его подбодрила, и он немного успокоился и преисполнен добрых намерений. Он находит, что Родзянко следовало бы лишить придворного мундира за то, что он не остановил этих негодяев, когда они в Думе говорили такие ужасные веши и так инсинуировали. Он поручил Фредериксу сделать ему выговор, но старик не понял его и написал Родзянко, чтоб он в будущем не допускал ничего подобного. Не прикажешь ли лишить его придворного звания сейчас, либо при первом же случае, когда он вновь допустит что-либо затрагивающее тебя, ужасный человек!

Что хотел сказать “Миша-дурак” [1039]тем, что он и Георгий получили знаки отличия от Джорджи “за мое изобретение, что меня очень обрадовало” ?

Наш Друг очень недоволен браком Ольги. — Он находит, что это было нехорошо по отношению к тебе и что это не принесет ей счастья. Ах, Господи, я тоже невыразимо жалею об этом ее поступке (хотя понимаю ее вполне естественное стремление к личному счастью).

Милый, остерегайся, чтобы Николаша не вырвал у тебя какого-нибудь обещания или чего-нибудь подобного, — помни, что Гр. спас тебя от него и от его дурных приближенных. Не позволяй ему ездить в деревню, а пусть едет обратно прямо на Кавказ, где он должен быть. Прости, что пишу тебе это, но я чувствую, что так надо. Будь холоден, не будь слишком добр с ним, с Орловым и Янушкевичем. Ради блага России помни, что они намеревались сделать — выгнать тебя (это не сплетня, — у Орл. уже все бумаги были заготовлены), а меня заточить в монастырь [1040]. Ты не касайся этого в разговоре, так как все это миновало, но дай им почувствовать, что ты не забыл и что они должны тебя бояться. Они должны дрожать перед своим Государем, — будь более уверен в себе — Бог тебя поставил на это место (это не спесь), ты — Помазанник Божий, и они не смеют этого забывать. Они должны почувствовать твою власть — пора, ради спасения твоей родины и трона твоего сына. — Прощай, любимый. Благослови тебя Бог! Осыпаю тебя нежными поцелуями.

Навеки твоя старая

Солнышко (Мама).

Я совершенно одурела.

Только что видела нашего Друга: “скажи ему по-хорошему привет”. Он был очень весел после обеда в трапезной, но не пьян. Некогда писать. — Он говорит, что все будет хорошо.

Благословляю и целую без конца.

Ц. ставка. 5 ноября 1916 г.

Моя бесценная душка,

Нежно благодарю за дорогое письмо. Я очень огорчен, что расстроил тебя и рассердил, переслав тебе оба письма Н ., но, так как я постоянно спешу, я их не прочел, так как он долго и подробно говорил о том же.

Но о тебе он не упоминал совершенно, останавливаясь только на историях со шпионами, фабриках, рабочих, беспорядках, министрах и общем внутреннем положении! Скажи он что-либо о тебе, неужели ты сомневаешься в том, что твой муженек не вступился бы за тебя?

Я должен прибавить, что он не хотел давать мне своих писем, — я их просто взял у него, и он их отдал довольно неохотно! Конечно, я его не защищаю, но объясняю факты, как они были.

Ноге Бэби немного лучше. Он очень хорошо спал, и болела она только с 1/4 часа вечером.

Вчера я принял славного ген. Маниковского, начальника артилл. управления. Он рассказывал мне много относительно рабочих, об ужасной пропаганде среди них и огромных денежных суммах, раздаваемых им для забастовок, — и что, с другой стороны, этому не оказывается никакого сопротивления, полиция ничего не делает, и никому дела нет до того, что может случиться! Министры, как всегда, очень слабы — вот и результат.

Теперь пора кончать, моя голубка. Храни Господь тебя и девочек! Нежно целую.

Навеки твой старый

Ники.

Ц.С. 6 ноября 1916 г.

Ненаглядный!

Нежно благодарю тебя за твое милой письмо. Слава Богу, что ножка поправляется. Сегодня солнце милостиво пытается снова проглянуть. Мы были в нашем нижнем храме, затем работали в лазарете, сейчас собираемся в солдатский лазарет, где я раздам медали от своего имени наиболее тяжело раненным. Позже придет Мекк, затем Протопопов, скажу ему, что следует принять строгие меры против пропаганды, о которой ты писал. Я заставлю их работать, милый, и прикажу Калинину [1041] не суетиться, а действовать твердо.

Глупая голова болит — несомненно, скоро явится Беккер.

Я рада, что Н.М. говорил не так, как написал, хотя это дало бы тебе возможность задать ему головомойку и сказать ему раз навсегда, чтоб он беспокоился только о собственных делах. — Я не буду спокойна, покуда Н. будет в ставке. Надеюсь, что все обойдется благополучно и что ты ему покажешь, что ты властелин. Не могу глубоко не жалеть о том, что он будет с тобой, — помни, что ты должен быть холоден с этой подлой шайкой. Надеюсь, что Н. будет настолько тактичен, что не привезет с собой толстого Орлова. Представь себе, Погуляев написал мне, что он собирается разводиться, — если она даст ему развод, то он женится на своей прежней любви. Она написала ужасное, жалкое письмо Ане, — она бы поняла, если бы он женился на молодой особе, но не на такой, которая всего на 2 года моложе ее и которая раньше его отвергала: он был недостаточно хорош, а теперь, когда он адмирал, ей это угодно. Я не знаю ее имени, и они оба не упомянули его. Зачем он вообще женился на женщине старше его? Ему нужна была молодая жена и дети, так как он их любит.

Теперь должна кончать. Мысленно и в горячих молитвах постоянно с тобой целую и благословляю тебя, мой дорогой.

Навеки твоя старая

Солнышко.

Ц. ставка. 6 ноября 1916 г.

Моя бесценная!

Горячо благодарю тебя за любящее письмо. Сегодня праздник гусар, а также гвардейского экипажа, так что сегодня здесь было несколько гусар и морских офицеров; я долго разговаривал после завтрака, поэтому совсем не имею сейчас времени написать подлиннее.

Погода ясная, — наконец, после 3-х недель темноты выглянуло солнышко. Бэби тоже чувствует себя гораздо лучше, хотя вчера вечером в течение часа у него были сильные боли.

Пожалуйста, верни мне телеграмму Джорджи.

Пора кончать. Храни Господь тебя, любимое Солнышко, и девочек!

Нежно люблю. Навеки твой старый

Ники.

Ц. Село. 7 ноября 1916 г.

Дорогой мой, любимый Ники!

От всей души благодарю тебя за твое милое письмо. Конечно, трудно писать, когда у тебя такая масса дела!

Снова о делах:

Я имела длительную беседу с Протопоповым и вечером короткую — с нашим Другом, и оба находят, что для умиротворения Думы Шт. следовало бы заболеть и отправиться в 3-недельный отпуск. И действительно (только что облила чернилами весь рукав), он очень нездоров и очень подавлен этими подлыми нападками. И так как он играет роль красного флага в этом доме умалишенных, то лучше было бы ему на время исчезнуть, а потом в декабре, когда их распустят, он может вернуться опять. Трепов (нерасположения к которому я не могу осилить) в данный момент является тем лицом, которое по закону замещает его в Совете Министров, и он будет следить за порядком. Это только на время. Дума снова соберется в пятницу. Если ты мне протелеграфируешь, что ты согласен, я могу это сделать за тебя, конечно, мягко, не прогоняя старика, а ради его же блага и спокойствия, так как я знаю, что тебе было бы неприятно писать, а мне хочется всячески тебя щадить, мой ненаглядный. Он может тогда просить тебя об отпуске по причине нездоровья. Они сразу остынут, — и многим известно, что он, действительно, нездоров.