Олег Платонов - Николай II в секретной переписке

Надеюсь, что Воейк. не говорил тебе той же чепухи, которую он говорил Ане он хотел просить тебя заставить Н. дать тебе честное слово, что не остановится в Москве. Воейков — трус и дурак. Можно подумать, что ты завидуешь Н. или боишься его. Уверяю тебя, что я жажду показать всем этим трусам свои бессмертные штаны! Если Павел захочет меня повидать, могу я ему сказать, что ты в следующий раз возьмешь его с собой? Это его тронет и наведет его мысли на правильный путь; он, наверное, придет. Телеграфируй так: “согласен” (насчет Крупенского) или “не согласен”, “скажи Павлу” или “не говори Павлу”, я пойму. Скажи “бойзи”, что его дама с нежною любовью вспоминает его.

Понюхай это письмо.

Ц.С. 24 августа 1915 г.

Мойлюбимый,

Слава Богу, что все сделано и что заседание прошло благополучно — это такое облегчение! — Христос с тобой, мой ангел, да благословит он твои начинания и увенчает их успехом и победой, внешней и внутренней! Как меня взволновала и обрадовала телеграмма ...из Царской ставки! Я сохранила конверт, как воспоминание об этом памятном дне. Бэби очень счастлив и заинтересован всем, Аня тоже сразу перекрестилась. Я тотчас же вызвала Нини к телефону, чтобы успокоить ее, что все сошло хорошо. Ее мать и Елена были у нее, и я знала, что это их всех успокоит.

Вечер был прекрасный, 13 градусов, и я 20 минут каталась с тремя старшими девочками в полуоткрытом автомобиле. — Сегодня утром очень сыро, пасмурно и моросит. — А. была у Нини, и та ей рассказала, что толстый О. [320] принял все очень прилично, это все, что я про него знаю; Эмма плакала, так как она к нему привязана, а Нини боялась, что это интрига ее мужа, но А. ее успокоила.

Пока Митя Ден с тобой, он мог бы быть тоже дежурным, когда не надо много ходить. — О, как бы я хотела видеть, как ты все делаешь, вообще я бы много дала, чтобы иметь шапку-невидимку, заглянуть во многие дома и видеть лица!.. — Бэби очень весело провел время в “маленьком доме” с Ириной Толстой и Ритой Хитрово, — они вместе играли. — Я с Марией была у обедни в Екат. соб., там так хорошо, — а оттуда в 12 час. пошла в лазарет навестить наших раненых. Затем мы позавтракали наверху в угольной комнате и просидели там до 6 час. — Бэбина левая ручка болит и сильно опухла, боли с перерывами ночью, и сегодня тоже, опять старая история, но у него давно уже этого не было, слава Богу. Жильяр читал нам вслух, а затем показывал нам волшебный фонарь. — Я приняла 7 раненых и Ордина [321]. — А. съездила на несколько часов в Петергоф. Очень неприятная сырая погода. — Я вижу, что в газетах еще ничего не появилось. Предполагаю, что ты намерен объявить об этом завтра, когда Н. уедет, — интересно.

Оценилли ты успех Володи [322]на Черном море?

Я получила прелестное письмо от Николая [323] о том, что ты принял командование — завтра тебе его перешлю, так как должна отвечать на него сегодня вечером. Аня шлет тебе свой привет, целует твою руку и постоянно думает о тебе. — Передай от нас всех привет Н.П.

Да хранит тебя Господь, мое сокровище, — ужасно скучаю без тебя, да и не может быть, ты знаешь, иначе; прижимаю тебя крепко к своему сердцу и осыпаю поцелуями. Благословляю и молюсь постоянно за тебя. Навсегда твоя старая

Женушка.

Элла молится за тебя — она этим постом поедет в Оптину пустынь. Вот еще одна несправедливость, о которой рассказывали мне вернувшийся с фронта Таубе, кн. Гедройц и наш молодой доктор. — Только что вышло распоряжение, что доктора могут получать только 3военн. награды, что очень несправедливо, так как они постоянно подвергаются опасности, — и до сих пор многие получали награды. — Таубе находит совершенно неправильным, чтобы люди, служащие в интендантстве, получали бы то же, что получают на фронте. — Доктора и санитары — настоящие герои, их часто убивают; солдаты ложатся ничком, а эти ходят на виду неприятеля и выносят раненых под огнем.

Мой маленький доктор Матушкин 21-го С.с. полка опять командовал ротой. Нельзя достаточно наградить тех, которые работают под огнем! — Один из твоих молодых кирасир, совсем молоденький мальчик, похожий на Минквиц, был ранен офицером Гессенского резервного полка. Как грустно об этом слышать! Теперь я буду многое узнавать и передавать тебе.

Жажду иметь известия от тебя насчет фронта!

Да поможет тебе Господь!

Теперь пойдут сплетни.

24 августа 1915 г. Среда.

Еще несколько слов — говорят, что в Думе все партии собираются обратиться к тебе с просьбой об удалении старика [324]. Я все еще надеюсь, что когда, наконец, перемена будет официально опубликована, все наладится. В противном случае, я боюсь, что старик не сможет оставаться, раз все против него. — Он никогда не осмелится просить отставки, но, увы, я не знаю, как пойдут дела. — Сегодня он увидит всех министров и намерен решительно с ними переговорить. Это может прикончить честного старика.

И кого взять в такое время, чтобы был достаточно энергичен? Военного министра на короткое время, — чтобы наказать их (я эту мысль не одобряю) это будет похоже на диктатуру, так как он ничего не понимает во внутренних делах. — Каков Харитонов [325]?Я не знаю. — Но лучше еще подождать. — Они, конечно, все метят на Родз. [326], который погубил бы и испортил все, что ты сделал, и которому никогда нельзя доверяться. Гучков поддерживает Поливанова, а министра внутренних дел у тебя все нет.

Извини, что пристаю к тебе, — это только слух, но лучше о нем знать.

Ц.С. 25 авг. 1915 г.

Мой любимый,

Спасибо, дружок, за твою милую телеграмму. — Я рада, что окрестности Могилева тебе понравились. Злебов [327] всегда их хвалил, говоря, что они очень живописны, — это естественно, так как он там родился. — Все же я думаю, что ты выберешь место поближе, чтобы быть в состоянии легче и скорее передвигаться. — Когда доходят до тебя мои письма? Я отдаю их в 8 час., и они уходят в город в 11 час. вечера. — С нетерпением жду объявления о перемене.

Опять льет дождь и совсем темно. — Бэби провел ночь неважно, спал мало, хотя боли были небольшие. — Ольга и Татьяна сидели с ним от 11 1/2 ч. до 12 1/2 и забавляли его. — В газетах была статья о том, что поймали около Варшавы двух мужчин и одну женщину, намеревавшихся сделать покушение на Николашу. Говорят, что Суворин [328] выдумал это ради сенсации (цензор сказал А., что все это утки). — Месяц тому назад все редакторы из Петрограда вызывались в ставку, где Янушкевич дал им инструкции. Это сказал Ане военный цензор, подчиненный Фролову [329]. Самарин, кажется, продолжает говорить против меня, — ну, что ж, тем лучше, он сам провалится в яму, которую мне роет. — Эти вещи меня не трогают ни капельки и оставляют меня лично холодной, так как моя совесть чиста, и Россия не разделяет его мнения, но я рассержена, — потому что это косвенно затрагивает тебя. — Мы поищем ему заместителя.