Николой Костомаров - Русская республика (Севернорусские народоправства во времена удельно-вечевого уклада. История Новгорода, Пскова и Вятки).

Что касается до прозвищ местностей именами живых лиц, то этому факту по его основе нельзя отказать в народности. Мы встречаем и в Киевской Руси подобное: там но именам братьев Кия, Щека и Хорева названы урочища, а именем сестры их — река Лыбедь. О реке Дунае сохранился миф, что в эту реку превратился человек. Названия местностей по именам лиц особенно свойственны народному славянскому эпосу, как и другим народам. Но, очевидно, не все известия, находящиеся в сказке в том виде, в каком сказка до нас дошла, взяты с народного голоса; некоторые отзываются явными натяжками и неловким составлением. Напр., Порусия или Малый Волховец: такие имена народ едва ли создаст, ибо слово Порусия указывает непосредственно на местность; также и эпитет Малый очевидно принадлежит уже понятию о реке, безотносительно к какому бы то ни было мифу. Что касается до проименования Волхова от имени Волхва, то это несомненно взято из древнего народного предания. Предания об этом Волхве, о его чародей-ствах, о залегании пути по реке, о его смерти и о наименовании реки его именем до сих пор живут в народной памяти. Народ знает, что река Волхов называлась прежде Мутною, а Ильмень-озеро — Мойско-озеро. Название протока Жилотуг хотя, сколько известно, не оставило до настоящего времени какого-нибудь предания, но оно вероятно также соединялось с угасшим мифом; потому что это название, очевидно, по своему значению человеческое и только с человеческого имени могло быть перенесено на местность. Остальные все несомненно выдуманы книжником, который дополнил ими короткую народную номенклатуру преданий, вероятно, уже и тогда потерявших свою определительность. Известие о моровой язве, от которой люди бежали и населили Белоозеро и Весь, имеет историческое основание. Вероятно, в памяти народа оставалось какое-то темное воспоминание о страшном бедствии, заставившем поселенцев подвинуться на восток. Это предание несколько поясняет нам и то, каким образом впоследствии Весь была участницей в призвании варягов; ибо этот факт кажется возможен тогда только, когда в этой стране утвердилось уже славянское народонаселение. Сказка говорит, что после этой свирепой моровой язвы край надолго опустел, города обезлюдели, и потом снова уже совершился второй прилив славянского народонаселения, которое пришло туда по сознанию, что это была некогда земля предков. Далее у книжника все перепутано. Уже по втором заселении края пришли на поселенцев угры-белые и повоевали их до конца, и после того сделалось еще третье переселение. Автор отнес сказание об уграх-белых к северу, тогда как оно относится положительно к югу. В этот раз, по сказанию, пришли уже не одни славяне, но привели с собой и болгар и других инородцев, и населили землю, и поставили город, но уже не на месте прежнего Словенска, а ниже, на Волхове, и назвали его Новым-Городом. Отбрасывая форму выражения у автора, украсившего народное предание книжной мудростью, останется то, что в Новгороде пребывало воспоминание о бедствии, изгнавшем некогда народонаселение из края (голод и язва — одно из явлений обычных и впоследствии), и потом о приливе в этот край народонаселения вновь и об основании нового города вместо прежнего. Без сомнения, либо край был опустошен не до такой степени, чтоб в нем не оставалось никаких следов прежнего населения, либо же опустение его было недолговременно, когда новое заселение произошло по свежим преданиям о прежнем жительстве.

Из летописи, за которой усвоено название Несторовой, мы видим, что в глубокой древности существовало предание, что новгородские славяне и жители прилежащих к ним стран покорены были варягами и обложены данью, но скоро покоренные народы соединились и изгнали поработителей за море. Вслед затем между ними произошли несогласия и они, не в силах будучи сами между собой уладиться, призвали к себе для управления князей от других варягов [4]Это событие, чрезвычайно важное для нашей истории, означено в летописи неясно и по своей короткости представляет множество недоразумений и поводов ко всевозможнейшим догадкам, доставляющим широкое поле воображению, которое тем необузданнее может увлекаться, чем менее доступен знанию быт такого отдаленного от нас времени. Для нас здесь важны три вопроса: кто призвал князей, кто были призванные и для чего они призваны?

Народы, обложенные от варягов данью, изгнавшие их и призвавшие потом других варягов, были новгородские славяне, кривичи, Меря и Чудь. Уже потому, что они вместе делали одно общее дело, видно, что между ними существовала тогда связь. Связь эта должна была исходить: во-первых, из племенного родства и древней колонизации славян на финском севере, и, во-вторых, из временных обстоятельств, побудивших эти народы к взаимной деятельности.

Многое заставляет подозревать, что в IX-м веке и Весь и Меря, народы финского происхождения, участвовали вместе со славянами-новгородцами и кривичами в призвании русских князей только по имени; в самом же деле на них уже тогда легла власть славян. Несомненно то, что в их землях жили славяне: это показывают названия городов, которые были главами этих земель: Белоозеро и Ростов — названия славянские; конечно, если б там не было славян, этих названий не существовало бы. Да и построены они были славянами: в те времена город продолжал называться таким именем, каким прозван был сначала, .даже и тогда, когда переходил во власть иного народа. Если же в землях Веси и Мери города носили славянские названия, были построены славянами, и во времена призвания князей ими населены, то уж, без сомнения, эти славяне были господствующим народом над финскими народами, точно так же, как славяне играют ту же роль в продолжение веков до нашего времени, живучи вообще между племенем чудским; и эти-то славяне собственно призвали князей, да и к самому призванию, между другими поводами, вероятно, побуждала их необходимость удержания в повиновении подвластных инородцев. Доказательством раннего распространения славянского племени в этих странах служит скорое образование там отдельных княжеств, — явное присутствие многочисленного славянского народонаселения, равно и то, что в Ростовско-Суздальском крае туземная народность исчезла рано. Образование русского княжсства было бы невозможно в стране, обитаемой исключительно чудским или каким бы то ни было чуждым народонаселением, без достаточной славянской колонизации, которая бы составляла силу, господствующую до такой степени, что край потерял бы уже свой первообразный этнографический характер; и действительно, там, где славянская колонизация была незначительна, удалена от сплошной славянской народности, там не могли утвердиться княжества и земли не получали значения самобытности в русской удельной федерации, — так, отдаленная Тмутаракань скоро выбыла из области русских земель; новгородско-чудские области постоянно находились под властью Новгорода и, следовательно, под господством славянского элемента, — однако княжества и земельной автономии там не образовалось, между тем как Псков, с его сплошным славянским населением, составлявший прежде со своей областью часть Новгородской страны, скоро показал начала самобытности. Чудские народы, как скоро между ними не было достаточно славянского элемента, управлялись сами собой и держались в повиновении славянам страхом пришествия вооруженной силы и образовавшейся впоследствии времени привычкой платить дань. Весь, Меря и сопредельная последней Мурома, появившись на первой странице наших летописей, почти не показывают потом самобытного существования. Если б эти народцы не были издревле слишком подавлены русско-славянским населением, то где-нибудь и как-нибудь проявили бы противодействие, и, конечно, летописцы хотя бы вкратце намекнули об этом. Как в земле Веси (Белозерской), так и Мери (Ростовской), вероятно, славянские колонисты были новгородской отрасли; что касается до первой, то наречие, господствующее там в пароде до сих пор, сохраняет яркие особенности новгородского, даже в более своеобразном виде, чем где-нибудь; между тем этот край в последующие времена не принадлежал к Земле Великого Новгорода.