Маремьяна Голубкова - Мать Печора (Трилогия)

И все спать легли. Виктор с невесткой умаются за день - крепко спят. А я дрожу, думаю, не простит мне муж, что не послушалась, подымется, зарежет либо задавит меня - никто и не услышит. У Лизаветы Пашковой дядя зарезал как-то ночью свою жену. А ведь и жили-то хорошо. Вот я и дрожу, спать не сплю, все слушаю - не пошевелится ли муж на полатях. Как полати заскрипят, мне чудится, что это он слезает. Уж когда по-настоящему захрапел, успокоилась я.

Утром все встали, самовар согрели. Муж чай заварил, меня спросил:

- Не хошь чаю?

А я и того рада, что хотя спросил-то. И не хотела бы, да не смела сказать, что не хочу.

- Налей чашку, - говорю.

Всего и разговора у нас за весь день было. Он пущальницы из катушечных ниток для зимнего лова вяжет и молчит. Днем у нас ничего не готовлено было, а ему с похмелья есть нужно. Сходит в амбар - то сырого мяса, то сырой рыбы принесет поесть, а мне кусочка не дал. Вечером лег он ко мне в кровать. А я другие сутки лежу, лишний раз повернуться не смею: каждое место болит. Тут меня такая обида взяла! Разлилась я слезами горючими. А в уме думаю: была бы у меня над подушкой петля да могла бы голову поднять, так лучше бы задавилась тут на месте.

Утром Виктор принялся его ругать, трезвого:

- Пьяная ты рожа, дурак ты! Что ты, человеческого мяса захотел? Так ли надо с такой женкой обходиться? Далось дураку счастье в руки, а не умеет владеть. Этак человека искалечил. Добрый хозяин скотину так не бьет. Я смотрю да едва терплю. Пойду с заявкой в правление - тебя же, дурака, засудят за это. Добро бы пьяный был, выпился из ума, тогда не знаешь, что делаешь. А то - трезвый. Молодка, ведь трезвый он был?

Промолчала я сначала, не сказала. Посмотрю на мужа, думаю, сам сознается. А тот молчит. Виктор наступать стал на меня, чтобы сказала. Соскочил с лавки, малицу схватил.

- Пойду в правление, - говорит.

Я же его и уговариваю:

- Бога ради, Витя, не ходи. Зачем грех заводить?

Тогда Виктор остыл.

- Дура, - говорит, - трезвый тиранил, да еще прощаешь.

До весны кое-как прожили. Я себя только одной думой тешу: придет весна, брат на лодке приедет, и уеду я с ним. А муж нет-нет да опять какую-нибудь вину выищет: люди меня похвалят - неладно ему, пить да есть мне надо - тоже грех тяжкий, а если что в горло не лезет - надо есть, а то опять не угодишь, будет расправа. Глаза у меня были чуть не выстеганы, нос - чуть не оторван.

Не каждая бы живой осталась от того, что я за те два года вынесла.

13

Решила я наконец, что уеду. Мужней еды я есть не стала, все раздельно пошло. Друг с другом не говорим.

Брат Алексей приехал в Пустозерск, в гости к своему тестю. Обещал он мне, что когда соберется домой, и меня возьмет.

Люди стали поговаривать:

- От Федьки женка уезжает.

Уговаривают Федора соседи:

- Одумайся, дурак, живи по-хорошему. Поклонись жене, может быть, все обойдется.

Вот уж брат торопит меня, ждет в лодке:

- Погода тихая, поехали.

Пришла я за своим ящиком, откуда ни возьмись - муж. Додумался мне покоряться да извиняться. По-настоящему стал упрашивать. И целует, и говорит ласково, вину признает и прощения просит. Расплакалась я и осталась.

Вскоре мы с мужем на низ пошли, рыбу добывать. Ветер с моря потянул. Печора разыгралась. Подыскали мы становье на речке Мясничихе, остановились. Бегаем по берегу, чтобы разогреться. Разбежались мы с мужем друг другу навстречу, он слабей оказался, ноги подвернулись, он упал, и я на него. И надо мне было в шутку крикнуть:

- Куча горит, прибавку просит!

Люди засмеялись:

- Ох, Федор, тебя женка-то оборола!

Это ему за великую досаду показалось. Сдернул он ремень и начал меня пряжками хлестать. Не вытерпела я, побежала. Вскочила в лодку, по лодке на корму, с кормы на другой берег перемахнула. Часа два я там проходила. Назад не перепрыгнуть, муж не перевозит, а добры люди не в свое дело не мешаются. Все это надо было вместо меду проглатывать.

Все-таки на ловле мы с мужем будто и неплохо жили. Бечевой идем - я и за себя и за мужа лодку тащу: от него ждать подмены не приходилось. Он еще смеется:

- Пусть у нее подбородок-то опадет.

И верно, здоровенная была я в то время. От работы не плакала, работа плакала от меня. А все же лямка и другим-то бабам плечи растирала, хоть они попеременно с мужьями шли.

Всех обид моих не перечесть. Бывало работаешь, работаешь, а он и есть не дает. Хлеб гниет, плесневеет, в воду бросит или домой везет, а мне не даст. Сам чай пьет, а мне воду. Да еще из лодки дразнит:

- Маремьяна Романовна, чайку не хочешь?

Почти всю дорогу домой с низов мы тянули лодку вдвоем с Александром Дрыгаловым, из деревни Устье. У него жена Иринья на путине родила и ехала в лодке.

Дошагали мы до Тельвиски. Там чердынские купцы стоят. Сдал муж-кормилец нашу рыбу, а, вижу, у чердынцев мне ничего не покупает, никаких продуктов. "Ну, - думаю, - денег оставит".

Смотрю, он обратно в Юшино собирается семгу плавать, а денег не дает, молчит. И я молчу. Нет - и не надо. Не прошу. Надеюсь, что с голоду не пропаду, себя прокормлю. Спровадила, слова не сказала. Гордость помешала за свою работу Христа ради просить.

Муж мой родом был из Никитцы. А новоселам земли для сенокоса на жену не отводят. Лошадь зимой кормить надо, вот я все лето, пока мужа не было, день кому-нибудь из соседей кошу, а на другой день за это и отведут мне кусок сенокоса.

Заготовила я сена, дров в лесу нарубила, муж приехал. Хорошо я его встретила, и сначала у нас все было спокойно.

Подвели меня зубы. Так заболели - ни есть, ни спать не могу. А муж зовет на озеро ловить. Сказала, что зубы болят, так он меня веревкой:

- Вот тебе лекарство.

Потом смилостивился:

- Завтра поезжай в Оксино к фельдшеру.

Съездила я в один день туда и обратно. Торопилась, чтобы пораньше домой попасть. А он уже ждет.

Вижу, сидит один, на меня не глядит. Малицу я сняла, а жакетку помешкала: сквозь жакетку все не так больно попадет. Смотрю, веревку с гвоздя снял. Не успела в двери войти, схватил он меня. Я уцепилась за веревку, не даю бить. Долго мы возились, все думаю - не придет ли кто-нибудь, не защитит ли. Толкнул он меня, я запнулась о порог и упала. Навалился он на меня и давай коленками в бок пинать. Вдруг внутри у меня словно все перевернулось, стало тошно-тошно. Застонала я, веревку выпустила.

- Ой, - кричу, - голова кругом пошла!

А муж тут же грозится:

- Вот ударю по голове - и голова с плеч.

На мой крик прибежали люди.

- Воды! - кричу.

Мне дали воды, полили голову. А муж еще нахлестал веревкой и приговаривает:

- Вот тебе вода.

Тут я совсем омертвела. Старуха Матрена пришла, видит, что быть выкидышу. Увела меня к себе, не оставила. Я двое суток на постели вертелась, мучилась. Матрена с Хионьей хлопотали вокруг меня - ничем пособить не могут. Стали посылать мужа за акушеркой. А у него ответ короток: