Маремьяна Голубкова - Мать Печора (Трилогия)

По привычке терпели комаров Петря, Михайло, я и Леонтьев. Разрисуют они нас, как горностаи снег, а мы и во внимание не берем.

Что всего удивительнее - комары даже и не глядели на Зубатого, не только не садились.

- Ты чем отводишь комаров? - спрашиваю. - Заговор какой знаешь?

- Своих комары не едят, - отвечает Зубатый.

Часто он темнел лицом и над чем-то задумывался. Едет на своих нартах и словно не видит, где едет.

"Доброе ли он замыслил?" - думалось мне. И чем больше я к нему присматривалась, тем неспокойнее было у меня на сердце...

На одной стоянке Петря выбрал наверху большого холма место для чума и палатки. Этот холм будто огорожен маленькими сопками. А между сопок озеро, как из ворот выглядывает: круглое, синее, вода светлая. Брось на середину кольцо золотое - увидишь. А вокруг озера зеленой опушкой берега замкнулись. Когда мы подъезжали, с озера стадо уток черной тучей поднялось.

- Ну, - говорю, - как бы утки на своих крыльях всю воду не унесли.

Отдохнули, чаю попили, начали судить, куда дальше ехать. Петря говорит:

- Сейчас ямдать нужно.

А Зубатый спорит:

- Не нужно ямдать.

- Как не нужно! - горячится Петря. - Стоять не нужно: комар в силу войдет - всех оленей задавит.

Зубатый на своем стоит:

- Стоять надо. - А потом по-ненецки: - Будешь торопиться - на полпути олени пропадут. И мы пропадем, пешком не выйти. Два дня стоять надо. Три дня стоять надо. И лодку надо осмолить.

Хотел было Петря на своем вывести, да не знает, куда путь держать.

Все равно пути не знаем. Без карты куда поедешь?.. Волей-неволей стоять надо.

Стоим.

Ночью подул свежий ветерок, окреп - и комаров будто не бывало. Первый раз мы вышли из палатки без накомарников. Легли отдыхать прямо на траве и не боялись, что комары нас заживо съедят. Раскинулись на траву на зеленую, на цветы душистые. Солнцем обогревает, а ветерком охолаживает.

Краше этих трех дней мы за весь путь не знали.

В хороший день все тяжести и невзгоды забываются.

В тот же день мы приводили в порядок лодку. В Воркуте мастера не успели ее ни проконопатить, ни просмолить, ни уключины приделать. Вот мы насобирали да наломали дров, разожгли костер и начали распаривать да разваривать вар; пришлось его нам вместо смолы с собой взять. Той порой мужики проконопатили лодку и залили швы варом. А потом разожгли докрасна железный прут и красным концом проводили по залитой конопатке. Вар расплавился, залил все щелочки и ровным слоем покрыл весь шов.

Просушили мы лодку и на другой день стали пробовать. Спустили лодку на озеро, видим - не течет.

- Надо узнать, сколько она поднимет, - говорит Леонтьев.

Залезло нас в лодку пятеро - борта высоко над водой. Еще трое забралось, да и Митрю Татьяна с собой затащила - все еще запас есть.

- Тридцать пудов верных подымет, - высчитали мы.

Еще раз просушили лодку и осторожно, чтобы вар не обить, погрузили ее на нарты и дополна налили водой, чтобы солнцем борта не разодрало.

За три дня стоянки у озера сдружилась я с семьей Валеев. В чуме у них, чтоб комары не донимали, всегда дымок стоял: все время мокадан был прикрыт куском оленьей шкуры. Я выбирала время, когда Иван дежурил в стаде, заходила в чум и здоровалась по-ненецки:

- Ань торово!

Татьяна торопилась меня усадить, сама возвращалась к швейной машинке. А Михайло любил загадки. Вот я ему и загадываю:

- Два волка бежат, сами на небо глядят, про людей говорят?

- Нарты, - сразу отгадывает Михайло. И тут же мне загадывает: - Две собачки все время лают в небо?

- Тоже нарты, - говорю.

Вот мы с ним и бьемся: кто первый отгадать не сумеет?

- Черная гагара по лесу летает, золотые орехи она загребает?

Михайло никак отгадки не придумает. Он, может, никогда и не видел, как кочергой в печке шуруют.

- Дай-ко мне загадать, - просит Татьяна. - Впереди кость, сзади железо, посреди дерево?

- Хорей.

У хорея на толстом конце - копье железное для упора, для пробы льда и для защиты от зверя, а на тонком конце - костяная пуговка, чтобы хореем оленей не вредить.

А Татьяна в задор вошла:

- Три шамана одного больного не могут вылечить?

Вот этой загадки я не разгадала. Легко ли додуматься, что три дыры в чуме от дыма его спасти не могут!

А Татьяна довольна.

5

Здесь, посреди Большеземельской тундры, на берегу неведомого озера, начали мы с Леонтьевым работать над книгой "Война народная".

Ходит моя дума по землям нашим разоренным. Видит мученья людей советских, моря слез материнских, слышит плач ребятишек. Все, что она видит, и все, что она слышит, - все ей гнева придает. И летит она в поле ратное, и встает там рядом с моими сынами, плечо о плечо, и наливается верой:

"Наше дело правое. Враг будет разбит!"

Для каждой думы надо найти свои слова. В простой речи нашей печорской, в песнях да в плачах, былинах да сказках слова живут, как в больших морях рыба плавает. Забираю я из тех морей слова, как широким неводом, а потом говорю их, будто рыбу на берег выкладываю.

Вот и разбираем мы слова, как рыбаки рыбу: крупную от мелкой, ценную от нестоящей откладываем.

- Когда выбираешь слова ясные, прямые да верные, то донесут они твою думу до каждой головы. И на трепет твой сердечный каждое отзывчивое сердце откликнется таким же трепетом.

Тундру-матушку я объехала, рек широких много перешла, а все складывала свой рассказ про войну народную и про сынов моих погибших. Не раз обливала я слезами изголовье, не раз повторяла свои причитанья. Вспомню извещение о геройской их смерти - и в жар меня кидает, и холодно мне. А от работы своей не отступаюсь: хотелось мне такую книгу людям дать, чтобы мне она стала оружьем верным против Гитлера, сынам моим погибшим памятником вечным.

Сказываю я про то, как мы перед войной жили, с той поры, как отказались от господ да бояр. Увидели люди, что каждому талант-счастье отпущено. Но вот накатилась туча черная, закружились коршуны над нашими головами. Вот и рассказывала я: как налетели на нас злые коршуны с закатной стороны, как они землю-матушку нашу стали рвать да клевать. Встретила наша Красная Армия непрошеных гостей свинцовыми гостинцами.

Верила я, что кончится война нашей победой. Верил в это и весь народ. И вера свернула горы...

Нашей работой очень интересовался Саша. Он подсаживался где-нибудь поближе и со вниманием слушал, что спрашивал Леонтьев и что я отвечала. Войну он своими руками воевал, знать хотел, как в это нелегкое время мы в тылу жили.

Нет-нет да и разговоримся мы с Сашей. Как-то раз он спрашивает меня:

- А из ваших краев герои есть?

- Как, - говорю, - им не быть? Гастелло знаешь? Так в его самолете вместе с ним наш парень, из деревни Пеша, тоже геройской смертью погиб. Зовут его Алексей Александрович Калинин. Комсомолец он и у Гастелло стрелком-радистом был. Да и как нашим людям героями не быть? Вон под Ленинградом вместе с моими сынами ненец Григорий Вылка воевал. Когда-то его отец, Евдоким Вылка, был продан в работники купцу Терентьеву. Тридцать лет на него без платы батрачил. Так сын пошел на войну и говорит: "Ничего не пожалею, только бы Советская власть жила. Фашисты придут - не будет для нас солнца. Вернут купцов да кулаков, опять нищими будем. Надо убивать фашистов без жалости".