А. Прокопенко - Безумная психиатрия

О.: А почему Шипилов в такой форме отразил в «Правде» конгресс в Бухенвальде?

П.: Видимо, он считал, что напоминание о лагерях смерти будет вызывать рецидивы ненависти к немцам, а массы надо воспитывать в духе дружбы с ГДР.

О.: Значит, он прав. Вы его оправдываете?

П.: Совсем нет. Мотив — бесспорный, вывод — ошибочный. Надо было не скрывать от советского народа международный конгресс огромного политического значения, а лишь подчеркнуть, что больше и раньше всех от нацистского террора страдали именно немецкие рабочие и немецкие прогрессивные деятели.

О.: Что вами руководит в ваших писаниях: обличительные или рационализаторские намерения?

П.: В каждом конкретном случае — адекватно вопросу: когда надо обличить — я обличаю; когда нужно внести новое предложение, — я его вношу.

О.: Вы убедились, что ваша деятельность до добра не доводит? Что же вами руководит?

П.: Когда 34 года назад я вступал в партию, я знал, что иду лежать не в уюте, а иду на борьбу за интересы партии. Знал, что будет в основном, тем более что тогда позади меня были уже две тюрьмы.

О.: (с оживлением): Где? Какие?

П.: Первая — в 1916 г. за побег на фронт. Вторая тюрьма — в 1919 г. в г. Георгиевске, на территории деникинщины, за агитацию против Добровольческой армии.

Кельчевская: В какой форме вы чаще выступаете: в обличительной или рационализаторской?

П.: Всегда адекватно вопросу. Форма определяется содержанием.

К.: Всегда у вас такая грубость?

П.: Не понимаю.

К.: Вот вы писали: «холуйский тон». Ведь это вы пишете в ЦК.

П.: Резкость оценок я допускаю не всегда. В вопросе о ноте Розенгольца с моей квалификацией ее, как холуйского документа, согласились не только те, кто стоял у руководства партией, но и член ЦК партии, тогдашний наркоминдел Чичерин.

К.: Чем объясняются такие нелепости в вашем поведении, как надпись на двери вашей комнаты «Ноги — назад» и т. п.?

П.: Напрасно вы спешите с квалификацией «нелепости». Первая по времени надпись была: «Дорогие гости! Хозяин вам очень рад, но после 23 часов дайте ему спать; завтра, при всех обстоятельствах, он встанет в 5 утра». Я тогда, больной, приехал после демобилизации и остро нуждался в соблюдении такого условия для здоровья, как сон.

К.: Разве у вас так много гостей?

П.: Нет. Но даже один человек может несколько раз в неделю просидеть до 2-х часов ночи. Такие у меня были и не один.

Вторая надпись была на двери. Я лично организовал ремонт своей комнаты. За масляными красками ездил на химзавод. Дверь была выкрашена белой краской. Через два дня я заметил черные следы на ней снизу от открывания ее носком ноги. Мне приходилось отмывать эти пятна, и после этого я повесил около ручки двери табличку: «Не пачкать дверь ногами, открывать ее за ручку». Мелкая надпись не привлекала ничьего внимания. Тогда я сделал крупный заголовок: «Ноги — назад!»

Женщина-психиатр, высокая, молодая: Вы — библиограф. Почему так разбрасываетесь и беретесь за вопросы, не относящиеся к вашей специальности?

П.: Я не только библиограф, но и член партии.

Психиатр — молодой человек: И мы члены партии, но не бросаемся не по своей специальности.

П.: Очень жаль.

К.: Почему вы сюда попали? Вас привело ваше поведение?

П.: Совсем не мое поведение.

К.: (с оживлением): А что?

П.: Стечение обстоятельств. Не хочу отнимать ваше время.

О.: Нет, скажите кратко.

П.: В основном два обстоятельства. Первое: то, что я сидел 15,2 месяца при «ежовщине». Второе: то, что два года разоблачал секретаря райкома в антипартийной деятельности и в покрывании от законной ответственности уголовных преступников.

О.: Как его фамилия?

П.: Терехов… Так вот, за полгода до моего ареста он использовал районный партактив для того, чтобы публично объявить меня «врагом народа». Единственный его аргумент — мои семь предложений XIX съезду. Мои предложения по пятилетке переданы ЦК партии в Госплан и там признаны обоснованными. По бумаге и черепице начата работа.

О.: В автобиографии у вас указана болезнь в 1921 г. Что с вами было?

П.: Переутомление. Работал днем и ночью.

О.: Обращались к психиатрам?

П.: Никогда в жизни.

О.: А в институте у Ганнушкина в 1926 г.?

П.: При жизни Ганнушкина никакого института его имени не было. В 1926 г., работая в аппарате ЦК партии и будучи не удовлетворен своей работоспособностью, я обратился лично к Ганнушкину и просил его принять меня для обследования. Меня выписали как здорового, и я продолжал еще ряд лет работу в аппарате ЦК. В том отделении клиники, где я был, контингент стационированных, как и здесь, в 10-м отделении, состоял из пришедших с работы практически здоровых людей. Одновременно со мною там находился Есенин.

К.: Как вы намерены вести себя после всего происшедшего?

П.: Так же, как и до сих пор — точка в точку.

К.: Какое изменение с вами за период пребывания в больнице?

П.: Вопрос непонятен.

К.: В смысле спокойствия, здоровья.

П.: Я всегда спокоен, самообладание в течение всей жизни вполне достаточное. В смысле психического состояния изменений нет никаких.

(После этого меня отвели в отделение)».

В августе 1954 года состояние Писарева в третий раз проверяла тюремная комиссия психиатров и, не смея опровергнуть диагноз вышестоящего органа судебной экспертизы, высказалась за диагноз «параноическая психопатия, подлежит освобождению через гражданскую больницу». Уже в Москве, во ВНИИ психиатрии им. Ганнушкина Писарев был признан здоровым. Верховный Суд РСФСР полностью его реабилитировал, отменил судебное решение 1953 года о назначении ему принудительного лечения и судебное решение 1954 года о снятии такого лечения ввиду «выздоровления».

История с Писаревым благополучно закончилась благодаря счастливому стечению обстоятельств, ибо нашлись принципиальные коммунисты — друзья Писарева, которые боролись за восстановление его чести и достоинства.

Писарев представил в КПК при ЦК КПСС, возможно впервые, характеристику царивших в ТПБ нравов.

Из записки Писарева в КПК при ЦК КПСС от 26 февраля 1956 года: «В 1953—54 гг., находясь в ЛТПБ, я убедился в ряде разительных фактов.

Первый факт. В ЛТПБ из 700 человек заключенных примерно около половины были в психическом отношении практически здоровыми людьми, такие как:

Б. Е. ВЕНГРИНОВИЧ,

С. Г. СУСКИН,

ПЕТРОВ-БИТОВ,

С. А. КОЛДУНОВ,

Ц. В. РАБИНОВИЧ,

А. М.ЛЕВИТИН,

К. П. ВАРГАНОВ.

Второй факт. Для отвода глаз, для оправдания незаконного существования этого рода заведений, они наполовину укомплектованы действительно душевнобольными, с глубоко разрушенной психикой: буйно помешанные, тяжелые эпилептики, прирожденные идиоты. Все такие больные в условиях ЛТПБ оставались без надлежащего ухода и лечения и находились на положении «политических заключенных»: тюремный режим, запертые камеры с решетками, отсутствие свиданий с родными; за окнами сторожевые будки с прожекторами, сотни лиц тюремной охраны в синих фуражках и т. п.