Фердинанд Грегоровиус - История города Рима в Средние века

В тот же день послал он ко всем христианским правителям письма, написанные Петром де Винеис, в которых он оправдывался против обвинений, возводимых на него папой, рассказывал о несправедливостях, которым он подвергался от церкви со времени смерти своего отца, изображал Григория IX как честолюбивого и алчного священника, ложного пророка, недостойного папского сана. Он взывал к правителям, чтобы они соединенными силами противостали его чрезмерным притязаниям, и апеллировал к созываемому для разбора его жалоб собору. «Из моря вышел зверь, исполненный имен богохульных, который опустошает все своими лапами, как у медведя, и своею пастью, как пасть льва; телом же он подобен барсу. Зев его отверзается, чтобы извергать хулу на Бога, и не устает произносить такую же хулу на его скинию и на живущих на небе». Такими апокалиптическими аллегориями начинает Григорий свой контрманифест от 21 июня. Эта знаменитая энциклика, в которой жгучая ненависть облечена в торжественность ветхозаветных форм речи, есть один из самых замечательных памятников великой борьбы между империей и папством, римского высокомерия и опьяненной ненавистью страсти священства, его, подобной грому труб, прорицающей речи и его могучей энергии. Григорий старался опровергнуть все обвинения Фридриха, но только здесь в первый раз он обвинял его также в посягательстве на духовную власть и публично клеймил его как богоотступника.

Новое положение, достигнутое папством через иннокентьевское церковное государство, с одной стороны, и новое положение, приобретенное в Италии Штауфенским домом через сицилийское наследство, — с другой, сделались вместе с Ломбардией практическими причинами страшного раздора: церковное государство явилось выражением не только гвельфско-национального направления папства, но и его светской власти вообще; Сицилия была реальной основой для гибеллинской, имперской, идеи. Папы требовали себе верховного ленного права на это королевство, а император сделал его независимым от ленной связи с церковью; папы шли наперекор его намерениям; соединившись с гвельфской национальной партией, они старались помешать осуществлению Гогенштауфенского плана объединения Италии. Исходя из этих причин, борьба новой, созданной Иннокентием III папской монархии с новой императорской монархией разгорелась сильнее прежнего, и исконный разлад тиары и короны возрос в еще более страшном виде как противоречие вообще между политическими стремлениями и духом церкви. Этот доведенный до крайности контраст мог разрешиться только борьбой. Для Фридриха II дело шло о том, чтобы на будущее время отделить светскую власть от духовной, лишить папу всякого политического влияния и отнять у церкви светское владение. Разделение двух властей, этот великий гибеллинский принцип, на котором держится всякая гражданская и политическая свобода, равно как и свобода совести отдельных лиц, вообще все дальнейшее развитие человеческой культуры, было провозглашено с большой решительностью; это и была та реформа, к которой он призывал Европу. Он не мог достичь победы, потому что граждане и дух народа вообще были на стороне папства, а монархический дух в Европе тогда еще не созрел. Если бы великий представитель светских прав, призывавший к себе на помощь королей, нашел себе поддержку в городских сословиях, то папская власть уже тогда была бы разрушена; если бы идеи евангельских еретиков проникли в сознание современников, то разрозненные элементы ереси уже в то время соединились бы в великое течение Реформации. Но Фридрих был врагом демократии и в то же время жег еретиков на кострах. В нем не было никакого реформационного духа в позднейших столетиях; человечество не могло быть охвачено таким духом в то время, когда господствовали верование в папство, инквизиция и энтузиазм Франциска и Доминика; когда тщеславный монах-проповедник вроде Петра Амиенского или Фулько из Нельи мог торжествовать триумфы красноречия; когда его слово в одни час приводило к примирению многие тысячи враждующих граждан, трогало даже такого человека, как Эццелин, и признавалось могущественными городами за равное закону изречение оракула; в то время, когда сам Фридрих, даже в разгар сильнейшей борьбы его с папой, без всякой критики, спокойно признавал за истину притчу о двух небесных светилах, большем и меньшем, т. е. священстве и императорской власти. Естественными свойствами его эпохи больше, чем его собственными, объясняются странные противоречия в характере великого императора, который, будучи отлучен от церкви, предпринимал крестовый поход, сажал за один стол сарацин и епископов, сжигал миноритов и доминиканцев как друзей папы и еретиков как его врагов, был торжественно принят в общество цистерцианцев в Казамари и собственноручно возложил венец на мощи святой Елизаветы в Марбурге; который, подобно Арнольду Брешианскому, считал богатства церкви противными христианскому учению, а между тем его регесты наполнены жалованными дипломами церквям и монастырям и льготными грамотами о епископской юрисдикции.

Один английский хроникер описал впечатление, произведенное манифестами Фридриха в Германии, Англии и Франции. Британская нация была глубоко оскорблена своей неестественной ленной зависимостью от Святого престола, обвинительным приговором папы против великой хартии, наконец, бессовестным высасыванием ее имущества через назначение пенсий римскому духовенству, церковной десятины и налогов в пользу крестовых походов. Фридрих, говорили англичане, своей победой над Оттоном IV оказал большую услугу папе, чем сколько сам был ему обязан. Он не выказал себя еретиком, он писал папе вполне в тоне католического смирения; он восставал против его личности, а не против его сана; английская церковь ежедневно высасывается римлянами; но император никогда не присылал к нам ростовщиков и грабителей наших доходов. Однако тот же писатель признавал, что влияние папской энциклики было очень велико, а влияние императорского манифеста настолько ослабело, что весь христианский мир поднялся бы на Фридриха как на врага церкви, если бы алчность курии не уменьшила благоговения к ней народов. Мнение мира разделилось; но короли с удовольствием смотрели на ослабление империи, и, несмотря на со противление терявших свои доходы епископов, деньги из всех христианских источников продолжали по-прежнему притекать в кассу Латерана. Фридрих безуспешно жаловался на своего шурина Генриха III за то, что он разрешал в Англии добровольные сборы, с помощью которых папа покрывал расходы на войну с ним.

Хотя булла об отлучении Фридриха была беспрепятственно обнародована во Франции и даже в Англии, однако Григорий не нашел ни одного владетельного князя, который бы согласился служить ему в качестве антикороля против великого монарха, слава которого распространяла свой блеск на весь мир. Но и Фридриху не приходило на ум выставить антипапу. В церкви, объединенной и укрепленной Иннокентием III, раскол был невозможен. Исход борьбы зависел теперь главным образом от ломбардского союза. Милан и Болонья были еще твердыми опорами папства в Северной Италии. За него были союзные Генуя и Венеция, Аццо д'Эсте, граф С.-Бонифацио, Павел Траверсари в Равенне и Альберих ди Романо, отпавший от императора брат Эццелина; все это были вожди гвельфов. Из умбрийских и тусцийских городов большая часть была на стороне папы. За Фридриха выступили Эццелин с Падуей, Виченцей и Вероной; другие города, как Феррара, Мантуя Модена, Реджио и Парма; старый герой Салингверра, который скоро сошел со сцены; маркграфы Палавичини и Ланчиа; а также Энцио, молодой побочный сын Фридриха, король Торре и Галлуры в Сардинии, которого Фридрих 25 июля 1239 г. назначил имперским правителем Италии и который начал в это время свой короткий и блестящий жизненный путь.