Фердинанд Грегоровиус - История города Рима в Средние века

Он изъявил согласие на императорскую коронацию, но объявил, что таковая, ввиду предложенного им созыва собора, не может быть в настоящий момент им самим совершена, и назначил для оной двухлетний срок, считая со 2 февраля 1309 г. Притязания Иннокентия III, Григория IХ и Иннокентия IV были, таким образом, без дальнейших противоречий признаны со стороны империи. Ни один немецкий курфюрст и король, казалось, не подвергал большему сомнению полновластие папы испытывать и утверждать персону избранного императора и, короче, располагать императорской короной в виде лена церкви. Конфирмативное письмо папы получил Генрих незадолго до гофтага, который он держал в августе в Шпейере, и здесь уже было решено, что к поездке в Рим приступлено будет осенью 1310 г. из Лозанны. Поспешность эта представлялась контрастом в сравнении с равнодушием Рудольфа и Альбрехта Габсбургских к императорской короне, не украшавшей ни одной головы властителя уже со времен Фридриха II. Но Генрих Люксембургский не обладал никаким могуществом собственного дома, а вследствие этого и ни престижем, ни влиянием в Германии, где, напротив, предугадывал распри с габсбургской Австрией, с Богемией и Баварией. Он вообразил, что одна лишь сама по себе императорская корона доставит ему блеск и могущество, и надеялся соединить снова Италию с Германией и со славой восстановить старую империю Гогенштауфенов. Минувший идеал римской всемирной монархии ожил еще раз в духе немецкого короля которого история не научила тому, что попытка восстановить путем имперского величия прежнюю империю, даже хотя бы одну политически-феодальную связь Германии и Италии, не может отныне иметь никаких практических результатов. Однако сама Италия доставляла содержание и направление мечтам Генриха. Гибеллины этой страны настойчиво призывали его, а отборнейшие умы ее выражали к императорской монархии энтузиазм, способный ввести в обман самого мудрого государственного деятеля.

В начале XIV века состояние Италии вследствие своей бесконечной и неизменной продолжительности сделалось для итальянцев невыносимым. Партии гвельфов и гибеллинов раздирали все города, начиная с Альп вплоть до границ Неаполя; анархия, междоусобия, изгнание повсюду; вольные республики — в беспрерывных переворотах, в вечной борьбе партий или в войне с городами и династами; прежние конфедерации разорваны; одни лишь единичные и минутные союзы; феодальные синьоры предшествующего века, властвующие в образе тиранов над городами, покупая себе титул викариев то от империи, то от папы; короче, водоворот рассыпающихся национальных сил, который не в силах выразить историография. Висконти и Торри, Скала и Эсте, Полентаны, Скотти, Монтефельтре, Торрелли, Манфреди, Маласпина, Гвидони, Каррара, Орделаффи, Кавалькабо, владетели Савой, Салтицо и Монферрата, Орсини и Колонна, сотни других синьоров стояли во всеоружии, каждый в области своего честолюбия и своей исполненной козней власти.

Над этим же политическим хаосом по-прежнему продолжали парить старые демоны гвельфской и гибеллинской партий. Выгода или наследственная традиция, или минутные отношения определяли выбор партийных девизов, и само название партии зачастую с трудом могло похвастать содержимостью политического принципа. Но программа гибеллинских государственных деятелей представлялась в эту эпоху наипростейшей и наиболее определенно вылившейся; их партия, коренившаяся в феодальности империи, искала строя Италии под авторитетом легитимных императоров германской национальности. Гибеллинская идея являлась идеей исторического права, а системой ее — цивилизация в образе централизую щей монархии. Наоборот, у гвельфов идея национальной независимости не была проведена ни в какой государственной системе, католическая идея всеобщей итальянской конфедерации под главенством папы не выдержана, и тенденции ее, помимо противодействия немецкому влиянию, не имели никакой общей политической цели. Вместе с тем естественный ее глава — папа пребывал далеко от Италии. Переселение его во Францию, к которой со времени гибели Гогенштауфенов примкнули гвельфы, делало настолько прочнее эти французские связи, но и в то же самое время они нашли себе могущественного протектора и в самой Италии в лице короля неаполитанского, в городе которого, Авиньоне, жил папа.

5 мая 1309 г. умер Карл II Анжуйский, и корону получил второй его сын, Роберт Калабрийский, устранивший притязания Карла-Роберта Венгерского, сына Карла Мартелла, первенца Карла II. Он был образованный и талантливый государь— Папа, лично настроенный им в свою пользу в Авиньоне, в августе 1309 г. дал ему инвеституру. Климент V привлек его тем на свою сторону; он обрел в этом короле надежнейший оплот церкви в Италии и вверил ему в ней защиту светских своих прерогатив. Роберт действительно в течение целого человеческого века пребыл благодарнейшим союзником и вернейшим предстателем Святого престола. По прибытии его в начале 1310 г. из Авиньона в Италию гвельфы немедленно признали его национальным своим главой. Это послужило для гибеллинов без пастыря лишним поводом желать ускорения римской экспедиции Генриха VII. В наиболее выдающихся личностях их партии жила пламенная политическая надежда мессии, и ее-то Данте воплотил в мистическом образе «Veltro».

Величайший представитель скорбей и надежд своей отчизны, скитавшийся в изгнании, поэт явился вдохновенным пророком гибеллинских тенденций. Прокламации его, некоторые даже знаменитые места из его поэмы имеют полный вес политических документов для духа той замечательной эпохи. В виде контраста к истории римских походов, предаваемых итальянцами в течение целых веков проклятиям, как нашествия, беспристрастный Данте видел в ставших законными королях римских немецкой национальности Богом призванных спасителей Италии, для которых составляло священный долг восстановить по сю сторону Альп растерзанную империю. Ничто яснее не доказывает глубокого отчаяния совершенно истерзанной страны, как то, что благороднейший итальянский патриот вожделел возврата в отечество свое германских императоров с оружием в руках. Едва ли простили ему это итальянцы; они порицали это, как эксцесс гибеллинских партийных страстей, но высокий дух Данте поднялся в философском своем мировоззрении до мирового идеала, до которого не могли коснуться никакие партийные взгляды и для которого делалась безразличною даже национальность. Не покидавшие Германии Габсбурги разочаровали его; он разражался гневными ламентациями против тени забывшего долг Рудольфа, а умерщвление Альбрехта почитал за карающую десницу неба, напоминавшего преемникам его о попранном Долге. Стихи Данте во всемирно знаменитом месте чистилища, где он рисует встречу тени Сорделло с Вергилием, эти дифирамбы патриотической скорби пророческой возвышенности Исайи удержали свою силу на все последующие века и были как бы огненными буквами, начертанными над Италией. Он призывал Генриха в осиротелый Рим: